Крестьянская община в Сибири: испытания ссылкой и каторгой

Ссылка – социальное явление, внедрившееся в общественную жизнь Сибири со времён первоначального освоения её русскими землепроходцами. Она изначально была карательной мерой, но при этом ей отводилась роль и «штрафной колонизации».

Высылая «на вечное житьё» или на каторжные работы неугодных и провинившихся, правительство рассчитывало этим одновременно увеличить «колонизационный контингент». Объективно лишь небольшая часть ссыльнопоселенцев способствовала формированию старожилого крестьянского населения, и, безусловно, политические ссыльные внесли значительный вклад в развитие культуры региона. Основная же масса ссыльных, особенно из тех, кто направлялся в Восточную Сибирь, состояла из «деклассицированных элементов, не способных к земледельческому труду».

Даже если у ссыльнопоселенца было желание «осесть на пашню», сделать это было почти невозможно из-за отсутствия материальных средств, а также этому препятствовала и сложившаяся в Сибири система землепользования. В результате ссыльные или шли в работники, образуя тем самым беднейшую часть крестьянского населения, или отправлялись на прииск, или что наблюдалось довольно часто, «находились в безвестной отлучке», т. е. бежали. Как писал Н. М. Ядринцев, «ссылка наполняла Сибирь бездомным несчастным пролетариатом, который не создал постоянного гражданского элемента, но постоянно вымирал».

Восточное Забайкалье было местом сосредоточение наиболее тяжёлого контингента уголовной ссылки – осуждённых по суду каторжан. Нерчинский округ был превращён «в главный в Восточной Сибири район размещения ссыльнокаторжных. Основная часть притока населения в Нерчинский округ состояла именно из таких подневольных переселенцев: ссыльных и каторжан», - в этом и заключалась «особенность формирования населения этого региона, резко отличавшая его от других уездов Восточной Сибири, где большая часть поселенцев поступала в порядке вольной народной колонизации. Труд каторжан использовался здесь «при разработке казённых золотых приисков (Карийская каторга)».

На территории Восточного Забайкалья все болезненные проявления каторги и ссылки проступали наиболее ярко. Среди них своей разрушительной энергией в духовном плане принадлежат побеги и бродяжество. Край был наводнён «чалдонами», бежавшими как с мест поселения, так и из тюрем. В «бегах» находились от половины до двух третей числившихся ссыльных и каторжан. Основная масса их гибла, «а до момента гибели напрасно «отягощала» собой сибирское население».

Крайне негативное воздействие ссылки на экономическую и духовную жизнь сибирского крестьянства не раз подчёркивалось дореволюционными исследователями. В 80-е годы прошлого века Н. М. Ядринцев писал: « вся тяжесть системы падает на одну часть населения империи, а именно на Сибирь; в Сибири же по преимуществу на крестьянство. Край, таким образом, выполнял тюремную повинность по содержанию преступников за целое государство». На крестьян-старожилов возлагались многочисленные обязательства по отношению к ссыльным, кроме того, «сибирское бродяжество концентрировало и довольно рельефно выражало все дурные стороны ссылки». В лице беглых «крестьянство столкнулось со стихийной массой», которая «постоянно разрушает его благосостояние», совершает разного рода преступления и оказывает на него «растлевающее и губительное нравственное влияние».

Архипелаг – ГУЛАГ.

До того как политический климат в Советском Союзе смягчился, советским гражданам было опасно выражать несогласие с системой. Диссиденты часто исчезали в лагерях «архипелага Гулаг». Сокращение «Гулаг» расшифровывается как Главное управление исправительно-трудовыми лагерями, а архипелагом» их назвали потому, что они, как цепь островов, протянулись через всю страну.

Жизнь заключённых ярко описал лауреат Нобелевской премии писатель и философ Александр Солженицын, который сам восемь лет провёл в лагерях. В двух своих произведениях – «Один день Ивана Денисовича» и «Архипелаг Гулаг» - он показал, в каких нечеловеческих условиях приходилось жить и работать узникам. Тяжкий труд по 16 часов в день, пайке и в отсутствие каких бы то ни было мер безопасности. В 70-х годах, например, заключённые работали на урановых рудниках, не имея даже защитной одежды.

Тысячи людей умерли, ещё больше узников Гулага серьёзно подорвали здоровье. Кроме того, заключённые подвергались унижению, избиению и даже пыткам.

Подобные места ссылки уголовных и политических преступников существовали в и в царской Росси, но в период сталинского террора сеть лагерей страшно разрослась, и, как полагают, в Гулаге погибло 10 миллионов человек.

При написании « Архипелаг Гулаг», рассказывая о том, что автор назвал «сорокалетием невиданного государственного терроризма», Солженицын опирался на воспоминания свидетелей и посвятил свой труд «всем тем, кому не хватило жизни об этом рассказать».

В системе ГУЛАГ большое значение придавалось Сибири, которая превратилась в своеобразную гулаговскую империю.

В конце 40-х годов в СССР функционировало 165 лагерей. На территории Иркутской области было 12 лагерей, где находилось около 500 тыс. заключённых. Промышленное освоение Сибири – дело рук заключённых, пребывающих в нечеловеческих условиях. Рацион питания составлял:

1. хлеб – 0,8 кг.

2. жиры – 20 гр.

3. крупы – 120 гр.

4. мясо – 30 гр.

5. сахар – 27 гр.

На руки выдавался только хлеб, остальное шло в общий котёл для приготовления горячей пищи 2 раза в день: утром и вечером. Продолжительность рабочего дня – 12 часов, не считая времени на ходьбу до работы и обратно. В апреле 1943 года были учреждены каторжные лагеря. Один из таких лагерей был в Тайшете. Женщины тайшетской каторги были заняты на заготовке леса. Работа включала трелёвку: женщины впрягались в сани и везли брёвна на расстояние до нескольких километров. Тайшетская каторга была ликвидирована в 1949 году, заключённые были переведены в братский лагерь.

Александр Солженицын. Архипелаг ГУЛАГ. Опыт художественного исследования.

«Мы-не-ра-бы!! Ра-бы-не-мы»!

«Посвящаю всем, кому не хватило жизни об этом рассказать. И да простят они мне, что я не всё увидел, не всё вспомнил, не обо всём догадался. В этой книге нет вымышленных лиц, ни вымышленных событий. Люди и места названы их собственными именами. Если инициалами, то по соображениям личным. Если не названы вовсе, то лишь потому, что память людская не сохранила имён – а всё было именно так», - так начал своё повествование великий философ и замечательный писатель Александр Солженицын. В своём труде «Архипелаг ГУЛАГ» он описал все тяготы жизни ссыльных и каторжан.

Что подвигло русского писателя на создание этой книги? Ответ прост – дело в том, что сам Александр Солженицын целых одиннадцать лет провёл в скитаниях по тюрьмам и каторгам знаменитого «Архипелага» ГУЛАГ. Край, который кажется, исковеркал судьбу и жизнь писателя, да и многим другим людям, в дальнейшем Солженицын будет описывать как «страну, которой нет чудеснее, страну в которой мы живём».

«Острова» архипелага располагались в различных местах страны, за тысячу и более километров друг от друга. Многие знали, многим рассказывали – как ужасна жизнь в лагерях (хотя жизнь каторжанина или ссыльного жизнью и не назовёшь); вечные издевательства, и надругательства над заключёнными превращали их существование в ад, которому нет конца. «В то время Колыма была самым крупным и знаменитым островом, полюсом лютости этой удивительной страны ГУЛАГ, географией разодранной в архипелаг, но психологией скованной в континент, - почти невидимой, почти неосязаемой страны, которую и населял народ зэков.

Архипелаг этот чересполосицей иссёк и испестрил другую, включающую страну, он врезался в её города, навис над её улицами – и всё ж иные совсем не догадывались, очень многие слышали что-то смутно, только побывавшие знали всё».

«Зэки», которые роняли неосторожные слова или же совершали необдуманные действия, перечащие законам того времени – жестоко наказывались, вплоть до прибавления срока. По этому, «как будто лишившись речи на островах Архипелага, они хранили молчание»

«Климат Архипелага – всегда полярный, даже если островок затесался и в южные моря. Климат Архипелага – двенадцать месяцев зима, остальное лето. Самый воздух обжигает и колет, и не только от мороза, не только от природы».

На Архипелаге были учреждены градации внутрилагерных наказаний, когда тошно не от одиночества, а то «коллектива», да ещё наказание должно и горбить:

РУРы – Роты Усиленного Режима, заменённые потом на

БУРы – Бараки Усиленного Режима, штрафные бригады, и

ЗУРы – Зоны Усиленного Режима, штрафные командировки.

А уж там позже, как-то незаметно, пристроились к ним и – не карцеры, нет! А –

ШИзо – Штрафные Изоляторы.

Что требуется от ШИзо? Оно должно быть: а) холодным; б) сырым; в) тёмным; г) голодным. Для этого не топят (даже если снаружи 30 градусов мороза), не вставляют стёкол на зиму, дают стенам отсыреть (или карцерный подвал ставят в мокром грунте). Окошки ничтожные или никакие (чаще). Кормят сталинской пайкой - 300 граммов в день, а «горячее» , то есть пустую баланду, дают лишь на третий, шестой и девятый дни твоего заключения туда.

Сажали в ШИзо на один – пятнадцать суток, больше не положено.

Переходя к вопросу о языке зэков, мы находимся в затруднении. Не говоря о том, что всякое исследование о новооткрытом языке есть всегда отдельная книга и особый научный курс, в нашем случае содержатся ещё и специфические трудности.

Одна из них – агломератное соединение языка с руганью. Другая трудность – необходимость разграничить собственно язык народа зэков от языка племени каннибалов (иначе называемых «блатными» или «урками»), рассеянного среди них. Язык племени каннибалов есть совершенно отдельная ветвь филологического древа, не имеющая себе ни подобных, ни родственных. Этот предмет достоин особого исследования, а нас здесь только запутала бы непонятная каннибальская лексика (вроде: ксива – документ, марочка – носовой платок, угол – чемодан, луковица – часы, проходя – сапоги).

Но трудность в том, что другие лексические элементы каннибальского языка, напротив, усваиваются языком зэков и обратно его обогащают: свистеть; темнить; раскидать чернуху; кантоваться; лукаться; филонить; мантулить; отрицаловка; с понтом; бациллы; хилять под бланого; заблатниться; и другие.

Многим из этих слов нельзя отказать в меткости, образности, даже общепонятности. Многие из этих слов укоренились в нашем языке, а нынешняя молодёжь только ими и изъясняется, практически не представляя без них русский язык.

Воспоминания местных старожил.

Из воспоминаний Талиповой Александры.

« Я в то время была молодой и неопытной. Нужно было работать, и я устроилась сопровождающей. Нужно было сопровождать осуждённых в Сибирь. Тогда людей судили из-за горсти колосков, кармана картошки. За то, что живым вернулся с войны или пришёл из плена, и за многое другое.

Когда наш поезд пришёл в Сибирь, здесь было очень холодно. На конечной станции – будущем Видиме – нас не ждали. Не было домов, не было ничего

Осуждённые развели костры, и каждый устроился, кто как мог. Прошла ночь. На утро приехало начальство, и прозвучала команда после построения и переклички начать строить бараки. Люди голодные и холодные в лёгкой одежде работали до изнеможения.

Постепенно строились бараки для заключённых, дома для персонала. Я работала надзирателем. Территория, где располагались бараки, была обнесена высоким забором с колючей проволокой. По углам стояли вышки с часовыми. За забором пропаханная полоса, а за полосой низенький забор, чтобы местное население не перелезало. Надзиратели и часовые, а также начальник колонии, его помощник – весь персонал ходил в форме, а заключённые носили полосатую одежду. Заключённых охраняли с собаками.

Также стояла у нас здесь женская колонна (мамкина), дальше мужская колонна. Дети, рождённые в колонне, оставались с мамочками до 1-го года, а потом их увозили в детприёмники. Некоторые женщины рожали в колонии 2-3 детей. Некоторых детей усыновляли.

Были и побеги. Однажды сбежали мужчины из БУРА. Их долго искали, нашли с собаками, расстреляли. А вообще здесь сидело много умных людей, особенно среди мужчин. Заключённые строили железную дорогу. Говорят, что железная дорога построена на костях – это неправда. Конечно, люди умирали, но их хоронили, правда, без имён и фамилий – только ставили дощечку, приколоченную к палочке и всё.

Питались заключённые здесь неплохо – мясо, рыба, правда, не вволю, но ели. Население не обижали. Жили заключённые в бараках – там были нары, редко – стол. Матрац, подушка были не у всех. У слабых отбирали всё. Люди часто страдали простудными заболеваниями, был туберкулёз. От болезней многие умирали. Их не кому было жалеть

Сроки давали разные – 6, 8, 9, 12 лет. Это была дармовая рабочая сила. Многие после срока вновь совершали преступления и опять попадали на зону. В дальнейшем в 1952-1953 годах была большая амнистия – многих выпустили, многих перевезли в другие лагеря на Лену. А весь персонал остался жить в посёлке, перевезли сюда родственников, друзей. Так постепенно появился Видим (в последний раз видим)».

Из воспоминаний Шелудько Степана Фёдоровича

Родился в 1922 году в Черниговской области в селе Красношал. Работал в колхозе. Был осуждён на 5 лет и отправлен в Сибирь.

« Целым эшелоном привезли нас в Иркутскую тюрьму. Распределили. Срок отбывал в Заярске – там была мужская колония. Условия были ужасными – собаки, надзиратели, скудная пища – лучше не вспоминать!»

После освобождения остался жить в п. Видим.

Предания и устные рассказы.

О жизни на каторге.

А здесь каторжники были политические, грамотные. Сестра сказывала: «тогда на окна горбушку ложили да крынку ставили, потому – бежали часто. А их сильно боялись. А ставили, чтобы в дом не ломились, избушечки-то маленькие были и оконки».

А ещё сказывали, приезжал в Усть-Кару профессор седой и на доске там нашёл фамилию-то сестры, сосланной политически, а она отравилась.

А шахты там ещё были Разгильдеева, людей у него много было. От шахты ступени из камней шли. Заболеет так человек, его по ступеням-то протащут да «вылечат» так, а потом вместе зароют.

А людям сильно трудно было, тем, что ссыльные. А Разгильдеев – управляющий приисками был. В Усть-Каре с Шилки набирали воду и на себе носили на прииски. Сильно избивали их, потому многие яд принимали. Один случай был: девушка одна была сюда сослана на восемь лет, и били её сильно. А ей год всего остался, а ей дали больше ста розг железных, но она и не вынесла и яд взяла.

Помощь беглым ссыльным.

Мой дед был поляк, Симон Зеленский. Его выслали на поселение в Михайловское, это около Нерчинского завода. Он там на руднике – сколь на ём людей передавило, у нас дедушка Васильев пострадал, медь добывали – работал. Там и казаки были. Сазоновы, Баженовы, наши Зеленски, Онуфриевы – крестьяне были, а Петрушовы, Исаковы, Тонкины – казаки были. Вот эти – казаки. Отец мой тоже всё политикой занимался. Меня снарядит, напишет на папирусной бумаге молоком – я везу. Дяде Сене, дяде Грише – это в Горный Зерентуй. И ещё один – чёрный, мордастый – эту фамилию не помню. Писал отец молоком, у его чернилка-то была из картошки. А читали оне на солнце.

Как-то пять человек политических сбежали. У нас, у отца спасались. Но оне гра-амотны, про политику разговаривали. Отец их переправлял: дорогу имя покажет, куда идти. Одежду-то имя менял. У них на горбушке чёрны пятна были, что заключённы, мол. Он им зашьёт, переделает. Он портной был. Он всё-всё знал. Говорит:

«А Николашку-то всё равно уберут. За нас за политических, ему отпоётся! »

Но нам ничё не говорил про политических: кто таки, куда бегут. Он умер в конце германской войны.

Народное восприятие каторги и ссылки.

Забайкальского селянина повсюду окружали приметы каторги и ссылки. Названия сёл давались в память о ссыльных поселенцах, названия мест сохраняли имена беглых каторжан, наименование реки Кара народная топонимика связывала с каторгой. (« Падушки наши так называются по именам. Вот падь – Рогалёв. Был такой заключённый. Он бежал из тюрьмы. Проживал там, на этой падушке, так и назвали Шемелёва падь – двадцать километров отцеда. Политический был, бежал, проживал там, где его и поймал Уж это старики рассказывали Река-то наша называется так, что людей карали, издевались над каторжными, и вот Кара») Аналогично объяснение названия пади Ревунья в другом топонимическом предании: «Ревунья падушка та В Ревуньи там этот номер. Вкандалах шёл Его потом нашли тут он Руки и ноги были в кандалах Он там ревел, потому и Ревунья»

Известие о побегах с каторги не было ни для кого неожиданностью. Как отмечается в предании Ф. А. Балагурова, побеги совершались ближе к весне, и «наводнение» в весенне-летний период лесов бродягами было явлением обыденным, о чём свидетельствует и закрепившееся за «кочующими» летом чалдонами прозвище «кокушкин батальон». («Раньше было много беглых. Как весна – так они и появляются. Только кукушка закокует, их полно. Называли этих беглых «чалдонами» Живут они порознь, хоронятся, а их называли «кокушкин батальон». )

Прохождение беглых через село было также типичной особенностью сибирского быта, и по необходимости в общине сформировались некоторые традиции и обычаи, регулирующие взаимоотношения между беглыми и сельскими жителями. Забегая вперёд, отмечу, что селянам, как правило, управляло при этом чувство человечности и доброты. Такого рода направленность отношения к беглым имеет историческое основание, своеобразно раскрываемое в самих устных рассказах.

Забайкальцам свойственно обострённое чувство истории и глубокий интерес к далёкому прошлому своей земли. Примечательно, что, осмысляя историю заселения края русскими, старожилы связывают её со ссыльными, часто – с каторжанами. «Когда Восток Россия к себе присовокупила, здесь же китайцы хозяйничали. И вот иркутский губернатор решил самостоятельно населить этот край. Здесь же дикие племена жили, и кто ими только не командовал: и наши, и китайцы. Вот каторжников-то в этот край и стали ссылать».

Во многих семьях из поколения в поколение передаются предания о прадедах, сосланных в Сибирь на каторгу или на поселение. «Вот, например, мой Прадед каторжник был, - продолжает рассказ Б. Г. Артемьев, - сослан был. Он кузнец был и урядника там за что-то и пристукнул».

Многие семейные предания сохраняют память о прадедах, сосланных за проявление правдо- или свободолюбия. «Не отец, а его отец – ссыльный был, - рассказывает А. Г. Петров (1893 г. р. ). – Вора убил, конокрада, - лошадь украл. В праздник гуляли, говорит А этот, отцовский отец выскочил, стяг в ограде поймал, догнал и убил стягом. Ему тринадцать лет дали».

Согласно преданиям, бывшие каторжане или ссыльные поселенцы становились основателями крестьянских родов в Забайкалье. Даже если прадед был сослан за преступление или за провинность, память о нём бережно передавалась в роду из поколения в поколение хотя бы потому, что он сумел выжить в суровых условиях сибирской тайги и часто – инородческого окружения.

В повествовании Б. Г. Артемьева своеобразно воссоздаётся история освоения Забайкалья «штрафными колонизаторами»: «А как их сюда ссылали. Когда их на Шилку вывозили, каторжники сами плоты делали, и потом их везут. И вот видят: тунгусы живут, поселение их, значит. Ну, ладно, место хорошее, жить можно. Вот их и высаживают. Это чтоб границы укреплять. Здесь потом для этого и организовали забайкальское казачество».

Подчас неизбежным стало не только соседство с тунгусами, но и возникновение родственных связей (« Наш род от тунгусов пошёл. Луковников сосланный сюда с запада был. Глушь была. Сошёлся с тунгуской. И от её род здесь наш пошёл. И родство и пошло, и пошло. А она охотилась. Тут все тропы звериные её были, угодья большие». )

Формированию сочувственного отношения к беглым содействовало также то, что Забайкалье было местом сосредоточения каторжных тюрем (Нерчинская тюрьма, Карийская каторга), прославившихся жесточайшим режимом содержания заключённых. Ни усиленная охрана, ни, казалось бы, полная изоляция каторжан от внешнего мира не могли стать преградой для устной «народной газеты», распространяющей среди жителей окрестных деревень слухи, вести и рассказы, сообщавшие подробности о жизни заключённых.

Рассказы о произволе тюремщиков, об унижении и издевательствах, которым подвергались каторжане, об их протесте, голодовках, самоубийствах сохранились в живом бытовании до настоящего времени. Думается, в конце 19 – начале 20 века истории эти были известны в каждой крестьянской семье, что также способствовало проявлению гуманности по отношению к беглым каторжанам.

Здесь же уместно отметить, что несколько поколений забайкальцев были воспитаны на преданиях о Разгильдееве, первом начальнике каринских золотых приисков, использовавшем труд заключённых. Образ Разгильдеева стал символом жестокости и бесчеловечности: «Зверь был, а не человек», около тыщи людей угробил, покамесь намывал это золото по Каре», выдирал нагайкой, который провинится. Вот и сбегали, наверно, от этого», а шахты там ещё были Разгильдеева, людей у него много было.

По глубокому убеждению забайкальцев, тюрьмы для каторжан вплоть до их закрытия были средоточием разгула разгильдеевщины, (есть произвола и жестокости). Так, например Пётр Иванович Русин в своём повествовании с уверенностью утверждает, что Разгильдеев «командовал» и политкаторжанами: «А тот командовал страшно Но избивал! Политкаторжан, гыт, избивал страшно! Заключённые, чё же они сделают. А он избивал, говорит». Попытка к бегству от разгильдеевщины встречалась в народе с пониманием.

Следует учесть также преимущественно уважительное отношение сельских жителей к политическим заключённым. Почва для этого была подготовлена преданиями о сосланных декабристах. Уважение у крестьян вызывала, прежде всего, их самоотверженность. Вот как размышляет об этом С. Г. Бунин: «И вот удивительно то, что из богатого сословия. Грамотны-то – богатых дети были».

Определённый аспект народного восприятия ссылки и каторги, крывшийся в устных рассказах и преданиях Забайкалья, делает объяснимым проявление гуманности и милосердия по отношению к беглым. Именно такого рода взаимоотношения между двумя сторонами нашли художественное воплощение в большинстве имеющихся в поле нашего зрения повествований. Известно в то же время, что в действительности отношения между крестьянством и бродяжеством были довольно противоречивыми. Во всей полноте они освещаются в трудах Н. М. Ядринцева и символически изображаются им как противостояние двух фигур, имеющих «своё историческое значение: одна – это представитель штрафной колонизации, бегущий от ссылки; другая – это крестьянин, представитель гражданственности, с винтовкой в руке стоящий около своей скотины и защищающий свой дом, имущество, семью и всё своё благосостояние.

К таким столкновениям послужило соединение двух противоположных элементов Сибири».

В устной прозе эта сложная реальность проявилась как наличие повествований, в которых отразилось настороженное или враждебное отношение к беглым как к чужакам, которых стоит опасаться.