Раскольничьи тайны лесной реки Керженец

Есть на земле уголки, которые радуя глаз, еще больше говорят сердцу. Таков Керженец - тихая и немного сумрачная река. Изменчив Керженец. Нрав у него хоть и не крутой, но непостоянный.

Плывешь ли по Керженцу на местной долбленой лодчонке – ботнике или пробираешься по берегу лесными тропами – не устаешь удивляться разнообразию его природы.

Заливной луг у деревни Лужки июньским утром одурманит вас сочным запахом щедрого разнотравья, соседнее мелколесье поманит густым запахом позднего ландыша. В одном из красивейших мест на Керженце – урочище Ягодном встанут на высоком берегу янтарные сосны в пышных зеленых шапках. Левый берег, ниже деревни Взвоз, обернется сказочным ведьминым лесом – мрачным, бессолнечным, с черным прелым листом под ногами и скелетом огромной липы, расколотой ударом молнии. А Красный яр поразит светлой красотой привольного речного изгиба и пышностью густых тальников.

Характерный погрыз на прибрежной осине расскажет внимательному наблюдателю о том, что где-то поблизости квартира труженика-бобра; зайчишка выскочит из-под груды валежника, покосится на незнакомцев блестящим глазом и задаст стрекача; а осенью с дальних болот донесется трубный крик журавлей и отдастся в душе непонятной печалью

Но не только с любителями природы доверительно разговаривает Керженец. Он рад рассказать о себе и тому, кого интересует история, литература, искусство.

Есть за деревней Мериново, над крутым приречным обрывом, старое тенистое кладбище. Непривычному глазу странно видеть над могилами не кресты, а невысокие столбики, прикрытые двускатными досчатыми крышками, - «глобчики». Но спросите местного старожила, и он скажет вам, что заброшенное это кладбище – старообрядческое, что осталось оно от тех времен, когда Керженец был одним из оплотов старой веры на Руси.

Еще в 17 веке бежали в густые, часто непроходимые керженецкие леса те, кто не хотел признавать изменений в церковных книгах и канонах, бежали от тяжкого гнева и жестокой расправы, учиняемой над приверженцами «древлего благочестия» могучим властелином русской православной церкви патриархом Никоном. Остатки старообрядческих скитов, характерные детали построек еще и сейчас можно видеть кое-где в керженецких деревнях.

Основная часть.

КерженецС тех пор как стало известно имя этой лесной неторопкой речки, ни с чем другим, как с миром раскольников, его представить трудно. Даже уральских сибирских и алтайских староверов кликали «кержаками». Но прежде всего этим именем называли особо гонимых и упорных в «древлей» вере людей.

Сказывали, что купцы, возвращаясь из Семенова с удачными сделками, непременно говаривали, что «приехали с Керженца» или «побывали на Керженце». Найти общий язык с «кержаками» удавалось не всякому.

КерженецСуровое и таинственное слово, вместившее в себя больше трех веков российской истории. Это были годы гонений, казней, губительного огня, погромовЗа это время на берегах реки сформировался особый тип людей, противопоставивших себя государству. Они не бунтовали. Они не шли войной. Они только-то и всего, что сидели по диким лесным скитам и усиленно молились Богу во спасение душ своих. Этим и вызывали страх.

«Несть бо во всей вселенной такой лучшей веры, яко же тамо, несть нигде доброжелательных человек, яко же тамо, и несть душевного спасения иного хотящим спастися, яко же тамо: там обо пустынная места пространная и многие отцы от многих лет в тех пустынях неисходимо пребывают».

Мир раскольников был замкнут и впускал редких, стремившихся познать его. А хождение на Керженец предпринимали многие журналисты и писатели.

Корреспонденту «Мессионерского обозрения» удалось «схватить» лишь внешнюю форму жизни лесного люда. «Замечательно, что у всех людей старой веры повсюду сохраняется один и тот же обычай во всем их домашнем быту: они постоянно были хлебосолы, вечно гостеприимны, ласковы, слегка угрюмы, но обходительны, носили длинные черные сюртуки, красные рубахи-косоворотки, сапоги, синие штаны и непременно черную суконную фуражку особого покроя. Как у богатых, так и бедных людей всегда ели и пили из деревянной посуды».

Знаток раскола писатель П. И. Мельников-Печерский дополняет внешнюю сторону жизни любопытным штрихом: «Раскольника Нижегородской губернии можно безошибочно узнать по одной его наружности. У него какая-то особенная важность в лице, самоуверенность и степенность во взгляде, приемах и в разговоре. Перед чиновником держит себя раскольник не униженно, всегда с чувством собственного достоинства».

Постоянная борьба за существование, за право использовать веру отцов воспитала у раскольников предприимчивость и смекалку. Историки подсчитали, что более двух третей российского купечества были старообрядцы. Независимость духовная переросла в независимость экономическую.

Уже в начале двадцатого века в руках старообрядцев сосредоточены были отрасли местной торговли и вообще местное промышленное производство, например, судостроение, делание посуды, прядение льна, производство железных и стальных изделий и т. п.

Чрезвычайно редко встречается в Нижегородской губернии раскольник вялый и неповоротливый. Лень, столь свойственная человеку русскому, в раскольнике заметна несравненно менее, чем в православном крестьянине. Он и не так беззаботен, как православный, отступился он от исконного правила человека русского: «Авось, небось да как-нибудь». Оттого и раскольники все деятельны и зажиточны. Если встретится в деревне дом большой, необыкновенно прочно строенный, то почти безошибочно можно полагать, что тут живет раскольник.

Так писал П. И. Мельников-Печерский в своем «Отчете о современном состоянии раскола в Нижегородской губернии». Казалось бы, документ официальный, а зачитаешься. «В Нижегородской губернии утвердилось между высшими должностными лицами убеждение, что раскольники – люди безвредные, честные, примерной нравственности, народ, стоящий во всех отношениях выше православных простолюдинов, и что истребив раскол, истребят лучшую часть народа, то есть людей зажиточных, деятельных, образованных и нравственных», И эти слова написаны человеком, которого до сих пор считают зорителем раскольничьих скитов.

Так что уже в конце позапрошлого века было понятно, кто такие раскольники и какой «вред» они наносят государству.

Но кто же поверит в затаенность керженских обителей? Кто поверит, что есть люди, бережно хранившие свои души? Разве может быть спокойной власть, если знает, что где-то в лесной глуши есть кержацкий народ, не принявший правил общего жития и продиктованной веры.

Русский философ, считающийся основателем анархизма, Николай Бакунин писал: «Раскол является проявлением свободного духа русского народаСначала старообрядчество выражало протест исключительно религиозный против насилия религиозного, против смешения власти духовной и светской, против притязания царей стоять во главе церкви. Впоследствии и очень скоро оно получило значение политическое и общественное. В нем выразилось разделение России на официальную и народную. В государстве и обществе, созданном Петром 1, все было чуждо народу: законы, классы, порядки, нравы, обычаи, язык. В расколе продолжалась и сохранялась для народа прерванная Петром история народной России.

В керженских лесах хранила Россия душу свою.

Год зверя.

Когда представляют церковный раскол, случившийся в 17 веке, то трактуют его весьма просто: патриарх Никон привел церковные каноны в порядок, исправил церковные книги, в которых малограмотные переписчики с годами наворотили столько ошибок, ввел новшества в обряды: крестный ход надо было вести против солнца, а не по солнцу, поклоны класть не земные, а поясные, слово «аллилуйя» следовало петь не два, а три раза, крестится не двумя, а тремя перстами, как крестятся греки.

Все это было бы полбеды. Беду уловили в другом: царь Алексей Михайлович задумал с помощью сильного и волевого патриарха сделать церковь слугой своей воли. Патриарх уже возомнил себя подобием Папы Римского и подписывал бумаги: «Божиею милостию великим государем и патриархом».

1666 год. Собор вселенских патриархов остановил не в меру ретивого Никона и разжаловал его в монахи. Между тем все реформы, им начатые, были приняты. Собор узаконил раскол. И завопил народ: погибло православие!»

Историки, знатоки раскола, в конце прошлого века отмечали в своих трудах: «Господствующая церковь потеряла влияние на народ потому, что оставила духовный меч и взяла вещественный». Не упрям был народ, а чуток: «Как же сохранимся в благочестии? Как же сохранимся в вере отцов и дедов наших?»

Число 666 есть число апокалипсического зверя. В почитаемом народом и опороченной Никоном «Книге вер» пророчески говорилось: «Егда же исполнится 1666 лет, да нечто бы от прежде бывших вин зла никаковаго не пострадати и нам». Час зверя настал. Начались великие страдания. Не было теперь почитателям старых порядков места в храмах, и собрались они в бега.

«Обширен и дивен возделывателями был край Приморский, спокойное убежище представляла Ветка (Белоруссия), привлекательным казался Дон. Но никуда в такой силе и массе не стекались староверы, как на ту сторону матушки Волги, в дремучие леса нижегородские.

В скором времени на Керженце уже обосновались 77 раскольничьих скитов. Еще до антихристова года, предчувствуя тревогу, снялись с места монахи смоленского Бизюкова монастыря. В лесах при Керженце построили они две обители, которые потом стали называть Смольянским скитом. На Балмаш - реку перебрались царские бояре. Монах Дионисий из Шуи привел с собой беглых крестьян, и застроили они малыми починками и заимками берега Кезы и Козленца. Из Твери на Каменный Вражек пришел раскольник Комар и тоже стал рубить скит. Встали в лесах Улангер, Шарпан. У самого Керженца расположился Оленевский скит.

К началу 18 века на Керженце насчитывалось уже 94 скита.

Опасную черту противостояния с властью раскольники переступили во времена Петра 1. Они со злобой отторгали все его реформы и нововведения. Царь принял их вызов и начал с ними затяжную войну. Повелев всем в России брить бороды, Петр учинил особый досмотр за кержаками. Теперь каждый бородач-раскольник своим ежегодным взносом содержал пешего воина. Царю не поперечишь. Зато, глядя на его «скобленный» лик, можно было чуть слышно сказать: «В бороде честь, а усы и кошки есть».

Привез Петр из западных стран невидаль великую – картофель и повелел его «всюду сажать и в пищу употреблять». По Керженцу тут же сказания пошли, будто бы «сей плод вырос на могиле блудницы». Лишь под страхом смерти стали разводить его, да и то на продажу, сами же «антихристово семя» не ели – грешно.

Царь дальше пошел и распорядился завезти из Китая чай. На что старообрядцы тут же ответили: Китайская стрела в Россию вошла, в христианские сердца и сгубила их до конца. Кто пьет чай, тот спасение не чай. Кто чай пьет, тот Бога отчаялся».

Не приняли старообрядцы и сахар, усмотрев, что в нем есть кости животных. Позже, когда к чаю привыкли, все равно пили его без сахара, предпочитая мед.

О табачище на Керженце и слышать ничего не желали. Никто из раскольников этого зелья в рот не брал.

Еще один сатанинский соблазн – кофе. «Кто дерзнет пить кофию, то в этом человеке будет ковчег лукавства и не будет самого Бога в сердце».

Раскольники Петра и за царя-то не признавали. «Не мы одне, а многие из вас не похваляют его». Очевидцы, путешествуя по заволжским скитам, отмечали, что ни в одном доме, где жили старообрядцы, не было его портретов: «Государи благочестивые ходили в бородах».

Год зверя породил еще одну смуту, какую уже по счету на Руси? И что примечательно: смуту раскола начал патриарх Никон, уроженец Нижегородчины. Его злейшим врагом стал протопоп Аввакум – друг детства и юности. Опять же нижегородская земля укрыла раскольников. И самый жесткий удар по расколу пришелся все на ту же многострадальную землю.

Питиримов огонь.

Взгляд историков на личность нижегородского архиепископа, а позднее и епископа Питирима различен. Одни утверждают, что он был церковным просветителем и за ним водится много добрых дел: открытие церквей, строительство школ Другие относятся к нему более сдержанно: да, был умен, просвещен, начитан, но уж очень зависел от государя и совершал деяния, не подобающие духовному лицу, хоть и под знаменем веры.

Для керженских раскольников он был просто палачом. И ничто его оправдать не может. В Нижнем он был пришлым человеком.

Питирим, в миру Петр, происходил из торгово-посадских людей и рожден был в селе Горицы, что близ Шуи. Родился он за год до Собора вселенских патриархов, узаконивших раскол. Родители его были убежденными старообрядцами, да и сам он начинал приверженцем «древлего православия». Склонный к отшельнической жизни, он долго скитался по монастырям, изучал творения духовных отцов, русскую историю, занимался даже церковной археологией и много размышлял о «предмете веры».

Публиковавшиеся биографии Питирима – это хвалебный ему гимн. «Соединяя в себе глубокие познания с чистотою жизни, он сделался мудрым и ревностным обличителем раскольников, за что удостоился благословения и похвалы великого стоика православия святителя Дмитрия Ростовского, который лично благословил его на дальнейшие подвиги».

Знал ли святитель, что это будут за подвиги?

Сотоварищи по расколу обвинили Питирима в предательстве и готовы были учинить над ним физическую расправу. Почувствовав опасность, Питирим поспешил скрыться в Никольском болотном монастыре под Переславлем Залесским. Здесь и произошла его роковая встреча с будущим царем Петром. Тот разыгрывал в этих местах свои «потешные» баталии. Оба Петра были молоды и тщеславны.

Задумывая свои «подвиги», Питирим посчитал благословение святителя недостаточным и обратился за поддержкой к царю. 28 сентября 1707 года «по благословению местоблюстителя Патриаршего престола избран на подвиги против раскола, и деятельность его распространяется в пределах нынешних губерний: Ярославской, Костромской, Владимирской и Нижегородской.

Начал Питирим свои «подвиги» с заволжских лесов. К чести нижегородских митрополитов, приняли они Питирима весьма сдержанно, так как придерживались умеренных взглядов на раскол. За семь лет Питирим обратил в православие около2000 раскольников. Но число их не уменьшалось. Во времена Петра 1 Заволжье наводнили противники скорых реформ. И тогда Питирим вновь решается просить царя о поддержке. Он уже наметил стратегию борьбы с раскольниками. 13 марта 1715 года ответ получен: «По сему прошению отца игумена Питирима запрещается всем ему возбранять в сем его равноапостольском деле; но повелевается паче ему вспомогать. Ежели кое-ктоему препятствовать будет, тот без всякого исключения казнен будет смертно, яко враг святыя церкви; а буде кто из начальствующих не будет помогать, тот лишен будет имения своего».

Тактическое исполнение замыслов Питирима царь возложил на нижегородского вице-губернатора Ю. Ржевского, которому наказано было советоваться «с епископом Питиримом тайно».

Руки развязаныБлагословение полученоЗаполыхал Питиримов карательный огонь

Не видя помощи в проповедях, Питирим начал «ловить, хватать, наказывать, сбивать, штрафовать, морить голодом, держать без счету дней в кандалах, бить кнутами, рвать ноздри, заточать в крепости, ссылать в Сибирь и т. д. ».

В Нижнем на Благовещенской площади прилюдно казнили керженского дьяка Александра. Вина его была в том, «что он на царское величество злое дело мыслил и делать хотел», на самом же деле вступил в дискуссию с Питиримом о вере. «Вождь керженского раскола», как называл его сам царь, был обезглавлен, сожжен и тайно захоронен.

За Пафнутовом есть небольшая деревенька Ключи. За деревенькой – холм, поросший высокими соснами. Печально известное место. Под соснами и сейчас можно обнаружить следы заплывшей землей ямы. Здесь, на Ключевой горе, был казнен старец Макарий «со подвижниками». Солдаты Ржевского вырыли под соснами яму, на толстые сучья положили жердину и навесили над распахнутой могилой петли. Непокорных раскольников подталкивали к краю ямыДо сих пор помнят этих великомучеников

В Осинках иноки монастыря не пожелали видеть, как солдаты будут громить их обитель. Они закрылись в овине и подожгли его

Навестившему Нижний царю Питирим показал громадные книги «покаянных свидетельств» раскольников, горы вывезенных из скитов книг и икон. Питиримовы замыслы шли дальше. «Разноречие и разноверие не способствует креплению державы». Он уже мыслил идти войной на иноверцев-язычников. Держись, мордва, черемисы, чуваши, татары!.

Смерть остановила питиримово пламя.

Шарпанские легенды.

Небольшая картинка леса посреди пахотного поля. Плуг никогда не касался этой земли. Ее хранили даже во времена повального атеизма. Хранили как святыню. Некогда здесь располагался новый Шарпанский скит. Был еще Шарпан старый, в трех верстах отсюда, но его разорили в 1720 году, и скитники, решив, что теперь их надолго оставят в покое, не стали разбегаться, а только нашли себе новое место для жительства и моления.

Таинственное и даже какое-то грозное слово Шарпан имело мирную основу – так марийцы называют женский головной убор. Шарпанский скит знаменит тем, что соткан из легенд.

История его начинается с легенды. Вот так ее записал в середине прошлого века П. И. Мельников-Печерский: «По скитским преданиям, начало старообрядческих поселений в заволжских лесах началось чудным образом. Во время «Соловецкого сидения», когда царский воевода Мещеринов обложил возмутившихся старообрядцев в монастыре Зосимы и Савватия и не выпускал оттуда никого, древний старецинок Арсений дни и ночи проводил на молитве перед иконой Казанской богородицы. А та икона была прежде комнатною царя Алексея и пожалована им в Соловки еще до патриаршества Никона. Накануне взятия монастыря царскою ратью истомился Арсений, стоя на молитве, задремал. И, будучи в тонком сне, слышал он глас от иконы: «Гряди за мною ничто не сумняся, и где я становлюся, тамо поставь обитель, и пока икона моя будет в той обители, древлее благочестие будет в ней процветать». И видел Арсений, что икона богородицы ввысь поднялась и в небесной высоте исчезла Проснулся инок - схимик, иконы на месте не было На другой день взят был монастырь. «Соловецких сидельцев» в кандалах привезли на материковую землю, а здесь Арсению удалось бежать из-под царского караула в леса. Только что ступил он в лесную чащу, видит, икона, перед которой молился: грядет та икона поверх леса. Идет за нею изумленный и трепетный Арсений. Перед ним деревья расступаются, перед ним сохнут непроходимые болота, перед ним невидимая сила валежник врозь раскидывает. Арсений идет да идет за иконою. И стала та икона в лесах Чернораменских, неподалеку от починок Ларионова, на урочище Шарпан. И поставил тут Арсений первый скит»

По словам раскольников, Арсений был великий подвижник и постник – настолько выдержанный в пище, что на святое Христово Воскресение вкушал вместо яиц лишь луковицу.

Семь монахов начинали строить Шарпан. Было это в 1676 году. Позже урочище стали называть «семибратской долиной». Прознав, что в пустынной глуши появились подвижники с Соловков, сюда устремились старообрядцы из многих мест. Скит быстро вырос.

Арсений был строг в вере. Он считал «правильными» только тех священников, которые были рукоположены до исправления церковных книг Никоном. Когда же перемерли старинные священники, то старообрядцы, последователи Арсения, сделались беспоповцами. В строгости держал Арсений и скит. Порядки, установленные им, сохранялись до 1853 года, когда в очередной раз Шарпан разорили.

Нижегородский историк А. Гациский побывал в этих местах летом 1877 года. Заехав на Шарпан, он увидел дома, в которых инокам было высочайше разрешено дожить свой век. У них он и расспросил о Шарпане, а потом записал в свой путевой дневник: «Про Комаровский, про Оленевский и другие скиты много ходило тривиальных рассказов. Про Шарпан все в голос говорили, что истинное, строгое богомолье в нем было: роскоши не допускалось никакой, работали и молились черницы и белицы неустанно, гулянок в нем никаких не было. Потому Нижегородские и московские купцы подолгу в Шарпане никогда не загащивались»

Шарпанские скитники свято верили в то, что их обитель будет стоять до тех пор, пока здесь находится икона Казанской Божьей Матери. С ней-то и связана еще одна легенда, которую услышал и записал историк А. Гациский. На этот раз речь шла о П. Мельникове-Печерском. Будто бы чиновник особых поручений решил самолично покончить с Шарпанским скитом, изъяв оттуда чудотворную икону. Он позволил скитникам в последний раз помолиться, дождался окончания службы и увез икону

«На плотине у речки Белой Санохты, под Зиновьевом, вдруг ослеп. Испугавшись, хотел он тут же выбросить икону, но дьявольским наваждением отвращен был от этого; зато от дьявола ему потом зрение снова вернулось».

Сам П. Мельников-Печерский тоже рассказывал о себе в заключительных строчках романа «На горах». Представил он себя чиновником из Петербурга. О слепоте он, правда, не пишет. Скорее всего это легенда.

Манефины тайны.

Эта могила на опушке старого березняка – место паломничества. Сюда идет накатанный, но заросший травой проселок.

Лучше всего появляться здесь осенью, когда подраспустит дорогу и не каждая отечественная легковушка сможет прорваться через поля, а об иномарках и речи нет. Одни вы здесь будете, вдоволь отхлебнете горьковатой свежести промоченного дождями осеннего леса, посидите на скамеечке у могилы легендарной матери Манефы. Той самой, которую описал в своем романе «В лесах» П. И. Мельников-Печерский. Той, да не той

Может быть, благодаря роману и осталась на земле эта могила с огромным камнем. Сказывают, еще были надгробия, да растащили, а увезти этот камень рука не поднялась.

Читая роман, мы не догадываемся, что писатель не мог видеть мать Манефу, настоятельницу одной из обителей Комаровского скита. Стал легендарным и сам скит, обители которого располагались по увалам каменного Вражка, а еще за полем, в том лесу, на опушке которого пастухи жгли костер, чтобы не так знобко было на осеннем ветру.

Комаровский скит всегда на виду был. О нем в Москве знали. Чуть конфликт с властями у почитателей старой веры, как снимались они с насиженных мест и сюда пробирались. Не раз скит московлян спасал. Как-то первопрестольную чума мором взяла. Все в бега бросились, а куда бежать-то? Для старообрядцев местечко верное на Керженце было припасено. Отсидеть в лесах, а чума из города – они домой.

Другой раз француз Москву взял. Купцы с помещиками бежали. Комаровский скит опять людом прирос.

Мельников-Печерский отмечал, что «во всех общежительных женских скитах хозяйство шло впереди духовных подвигов». В стенах общины работали с утра до ночи: пряли, ткали, шили, переписывали тетради духовного содержания. Каждая скитница петь умела, травы знала, рукодельничала, а какие кушанья готовила!

Два десятка обителей насчитывал Комаровский скит.

Путешествие в скиты у старообрядцев считалось равным дороге в Иерусалим и другие святые места. По великим праздникам в Комаровский скит шли и стар и млад, семьями шли. Светлые дни праздников принято было проводить в чистом скитском молении.

Говаривали, что в Комаровский скит с Урала да из Сибири обозы шли. Везли сюда живых осетров в бочках, масло коровье, меха. Игуменьи скитские будто бы из осетринных потрохов и подонков растопленного масла умели добывать чистое золото.

«Разумно и правдиво правила Манефа своей обителью. Все уважали ее, любили, боялись. Недругов не было. Обительские заботы, чтение душеполезных книг, непрестанные молитвы, тяжелые труды и богомыслие давно водворили в душе Манефы тихий, мирный покой. Не тревожили ее воспоминания молодости, все былое покрылось забвением».

«Все былое» Каким оно было для матери Манефы, давно оставившей свое мирское имя, которое и кануло в лету? Писателю понравилось имя, принятое ею, и он сделал его легендарным. Но кто была она, властная и справедливая настоятельница скита? Как попала она в Каменный Вражек?

Судя по всему, Манеф былонесколько.

По версии Мельникова-Печерского, одна из Манеф, которую он назвал Манефа Старая, пришла в Комаровский скит вместе с родственником екатерининского фаворита князя Григория Потемкина-Таврического – тоже смельчаком, участником войны с турками Игнатием Потемкиным, а также с человеком, называвшем себя Ионой Курносым, который промышлял писательством. Было это в 1771 году.

Мельников-Печерский считает, что Манефа принадлежала к богатому роду Осокиных, балахнинских купцов. Одно время они помогали обители. Летописи в скитах вести было не принято, и поэтому даже Мельников-Печерский не смог разделить события по времени и об истории Комаровского скита рассказал скороговоркой. Писатель утверждает, что после Манефы Старой была еще одна Манефа – Новая. Скорее всего по ее имени и была названа обитель Манефиной.

Но какая же из Манеф покоится на обительском погосте?

Мельников-Печерский обходит эту тему. Обычно он в подробностях описывал свои путешествия по скитам в документальных очерках, а здесь – молчок. Был в Комаровском скиту и даже не упомянул о могиле, которую скитницы почитали. А может быть, узнав, что к ним приехал чиновник по особым поручениям, они и не показали святыню?

Но на этом тайны не кончаются.

Несколько лет назад приехали на могилу Манефы другого рода «исследователи». Они поступили просто – разрыли погребение. Как говорят очевидцы, которым пришлось потом все приводить в порядок, гробокопатели останков матери Манефы не нашли. В полуистлевшей домовине, долбленом гробу, лежала только монашеская одежда. Очень даже может быть, что во времена великих разорений скитники спрятали святые мощи.

Не торопитесь покидать Каменный Вражек. Походите по пригоркам. Проберитесь сквозь густой кустарник к обительским кладбищам, которые до сих пор кто-то прибирает. Осматривая их, вы обязательно наткнетесь на могилу еще одной Манефы, которая ушла из жизни сравнительно недавно, в 1934 году. Это была последняя настоятельница Комаровского скита. С ее уходом закончилась обительская реальность и началась история, замешанная на легендах и тайнах.

Тихо сегодня на Каменном Вражке, только речка Курочка журчит да голубцы на лесных кладбищах напоминают о некогда бурной жизни Комаровского скита. Людно здесь было. Сколько гроз над обителью бушевало, а ведь уцелела. Памятью уцелела. Знать, истинно светла.

Ионина обитель.

Еще одна старообрядческая святыня есть на Каменном Вражке – могила Ионы Курносого. Говорят, Полусгнивший надмогильный сруб еще можно найти в густом березняке, но без провожатого вряд ли сыщешь.

Иона Курносый попал как бы в двойное забвение. Если в разные годы, изводя старообрядчество, разрушал его святыни, то к могиле Иониной не только был запрет, но и имя его упоминать было опасно. Он был писатель, а значит, идеолог раскола. До Ионы ли Курносого тут, тихого скитского писателя! Быть может, если бы не любопытство летописца Нижегородчины Максима Дмитриева, запечатлевшего могилу писателя на фотографии, сегодня о нем и знать бы ничего не знали.

Об Ионе Курносом известно немного. Пришел он в Комаровский скит из Зауралья, с Демидовских заводов. Кем он был там, и что заставило его уйти в керженские леса – вряд ли быдет когда известно. Поселился он в обители, где настоятелем был старец Ефрем.

Иона ревностно придерживался учения «перемазывания» священников, приходящих от великорусской церкви. На московском старообрядческом соборе 1779 года он был одной из главных фигур и убедил всех в необходимости «перемазывания». Собором это было затверждено. Официальная церковь не признала собрания раскольников и назвала «лжесобором». Чтобы убедить высокое московское собрание, Иона специально для этого написал «Историю о бегствующем священнике».

Старообрядцам известно еще одно сочинение Ионы Курносого – «Послание соборного старца». Писано оно было для заводских раскольников, тех, кто когда-то ушел с Керженца на уральские заводы.

После смерти старца Ефрема он становится настоятелем обители. И обитель стала называться Иониной. По всей вероятности, она была не очень большой. Иона построил деревянную часовню и колокольню.

Известно, что после смерти Ионы обитель перешла к старцу Павлу, который умер в 1832 году. Оказалось, что был он тайным православным и управлял обителью ради житейских выгод. На самом деле он уже давно отписал все, что было в обители, сельской церкви в Пафнутове. Узнав об этом, «монахи и беглые, числом восемь человек, разбежались по сторонам».

У надмогильного сруба Ионы Курносого лежит ствол поваленной ели. П. И. Мельников-Печерский по приезду в Комаровский скит видел эту ель еще растущей. Видел он и старообрядцев, что приходили на могилу праведника для поклонения. Они пели «канон за единоумершего» и молились. А «Иониной ели», так назвали могучее дерево, приписывали чудодейственные свойства. Каждый приходящий отгрызал от ствола щепочку и уносил с собой. Ель зачахла и поддалась силе ветра. Но и к гниющему стволу приходили паломники за исцелением. После ухода монахов Ионина обитель долго оставался пустой. Хотели на этом месте устроить женскую единоверческую общину или мужской монастырь, но средств не хватило. К 1850 году обитель стала совсем ветхой: колокольня рухнула, кельи обветшали – и обитель разобрали по бревнышку.

Известно, что в обители до последних ее дней хранились рукописи Иониных сочинений. После смерти Иона Курносого кое-что было издано, но, видимо, далеко не все. Что же сгинуло? Кто теперь скажет

Склон Каменного Вражка, поросший березняком, до сих пор зовется Иониной обителью старообрядческого писателя – личности, которая в истории что-нибудь да значит.

Лыковщина.

На старой карте Нижегородской губернии земли, что лежат вдоль реки Керженец, начиная от Хахал, вполне официально именовались Лыковщиной. И село, что в основании своем звалось Никольским, постепенно утратило свое прежнее имя и превратилось в Лыково.

Судя по путевым заметкам, которые делал в своем путешествии по Керженцу писатель Владимир Галактионович Короленко, оно еще имело переходное название – Никольское-Лыково. Сейчас же прежнее название села крепко забыто. Из былой жизни сохранились остатки сгоревшей Никольской церкви. В ее купол ударила молния, и жившие в селе люди посчитали, что это кара им за безбожие. Никто к головешкам приближаться не стал. Так и лежат они, проросшие березками и кипреем. Да вот еще улица старых, строенных на века изб сохранилась. Стоят те избы на крутолобых валунах, служащих им фундаментом. Село некогда богатым было. Как отмечал Короленко, «оно стоит на границе обитаемой части Керженца». Дальше до самой Волги шли леса.

Сегодня в Лыкове многолюдье встречается только летом, когда приезжают дачники. Благодаря им оно еще и существует.

Лыково на Керженце и Лыкова дамба в Нижнем Новгороде Никому и в голову не придет, что село и нижегородская достопримечательность обязаны названием одному человеку – князю Борису Михайловичу Оболенскому-Лыкову.

У карателей Лыковщина была как кость в горле: сколько ее ни зорили – все жила. Знали бы тогда, что непокорный характер Лыковщины на века сохранится!

Зов земли.

Кто сегодня не знает таежную отшельницу Агафью Лыкову. Почти два десятка лет читатели «Комсомольской правды» следили за ее лесным бытием. Книги о ней во многих странах изданы. Так что и в мире она человек известный. Из многочисленного семейства Лыковых осталась она одна. Ей трудно жить на таежной реке, но уговорам она не поддается, в мир возвращаться не желает.

Драма семьи Лыковых – это судьба тысяч и тысяч старообрядцев, покинывших родовую землю не по своей воле. Посмотреть, так выходит, что ни одному поколению Лыковых не дали жить спокойно. Предки Лыковых пошли с «речки Керженки», из села, что перепало князю Лыкову за усердие в службе. Агафья не раз слышала рассказы отца о лесной омутистой речке. Еще Агафья запомнила его рассказ об Оленевском ските.

Сама Агафья никогда не бывала «на Керженке», но по рассказам знает, что изба предков стояла на бугре возле церкви, а под горой текла река, через которую был перекинут дощатый мостик.

Видимо еще при Петре 1 подались Лыковы в дальние края. Выжили их. Уходили, конечно, бесфамильными. На новом месте жительства, где собрался народ разночинный, их и прозвали Лыковыми – место для старообрядцев было знакомое.

Одно сейчас известно: после многих скитаний обосновались Лыковы у реки Большой Абакан, жили своей усадьбой в Тишах. Но гром и здесь грянул. Пришли истребительные отряды частей особого назначения, стали излишки забирать. Снялись Лыковы, подались к родственникам, а там какой-то человек объявился и стал всех в артель сгонять. Ничего не оставалось Лыковым, как уходить в таежную глухомань.

Но жить им и там не дали. В тех местах образовали заповедник, егеря стали часто наведываться, предписание пришло – переселить Лыковых в поселок. Не согласились они в мир ехать и еще дальше ушли.

Нет прямых доказательств, что предки Лыковых жили на Керженце. Но есть доказательства косвенные, которым тоже можно верить. В книге корреспондента «Комсомолки» Василия Михайловича Пескова «Таежный тупик» есть любопытная фотография домашней утвари Лыковых. В глаза бросается деревянная ложка, а в ней одна деталь – гранка, место перехода черенка в черпачок. Во многих местах резали и режут ложки, но только керженские мастера делают подобную гранку, усиливая ложку, делая ее долговечнее. Это отличительный штрих, и Лыковы, живя в тайге и ни разу не бывавшие в своих родовых местах, резали ложки так же, как и их предки.

Редко кто из нижегородцев заглядывал в верховья реки Абакан, в места где живет последняя из большой семьи Лыковых – Агафья. Разве что туристы отважились избрать эту реку для опасных приключений. Зная, что маршрут пройдет мимо таежной обители Агафьи Лыковой, они всякий раз прихватывали подарки, а она непременно отвечала на людскую заботу письмами: «Господи Иисусе Христе Сыне Божии помилуй нас. Аминь. Низкий поклон всем вообще от пустынницы Агафьи Карповны Лыковой жителям Нижегородской области Семеновского района на речке Керженке оставшимся старообрядцам. Желаю всем от Господа Бога доброго здравия, душевного спасения и в жизни всякого благополучия».

Родная земля не забывается, даже если ее никогда не видел.

Заключение.

Давно минули те времена. Сегодняшний Керженец – это еще и народное искусство, которое тоже «лесом держиться» и о котором, наверное, не надо подробно рассказывать, потому что имя ему хохлома – а кому же оно не известно!

Многих поэтов и прозаиков побуждает к творчеству сказочно красивый Керженец. Здесь родился и вырос известный поэт Борис Корнилов. Памятник ему установлен в Семенове. О Керженце пишут стихи поэты сегодняшнего дня.

Керженец, безусловно, — одна из лучших рек средней полосы России. Чистая вода, песчаные пляжи, бескрайние сосновые и дубовые леса, памятники старины и старообрядчества, наконец, Волга и Нижний Новгород отовсюду привлекают к себе любителей путешествий. Отличное место для байдарочных походов.

Керженец - живописная лесная река, с многочисленными старицами, заливами, омутами. Вокруг непролазная лесная глушь. Керженский берег тенист и загадочен под сенью ельника, то вдруг открывается солнечным необычайной чистоты песчаным пляжем у сосновой опушки. В среднем течении реки – Керженский заповедник. В огромных массивах этого леса заблудиться немудрено, даже немного отойдя от берега.

Керженец - самая таинственная река Нижегородской области.