Категория подтекста в лирике А. Фет

В 19 веке, лирика Фета была необычна и непривычна, не понята многими его современниками. В его лирике везде присутствует то «свободное пространство», сознательная недосказанность, недоговоренность, которое позволяет нам, читателям, вступить в сотворчество с поэтом, дополнить, домыслить и довообразить его поэтические образы, наполнить их своими образами ассоциациями. Увидеть именно это и стало целью написания моего реферата.

В нем я обратила внимание на следующие моменты:

1. роль подтекста в определении своеобразия лирического героя поэзии Фета

2. особенность лирики Фета в изображении мгновения

3. значение подтекста в любовной лирике Фета

4. подтекст как возможность восстановить фетовское представление о красоте

Вышеуказанные темы были рассмотрены мною посредством: а) анализа и разбора стихотворений поэта б) изучения влияния жизни личной на жизнь творческую в) изучения влияния философских учений Шопенгауэра и т. д.

Подтекст – неявный смысл, не совпадающий с прямым смыслом текста. Подтекст зависит от общего контекста высказывания, от цели и экспрессии высказывания, от особенностей речевой ситуации. Подтекст возникает в разговорной речи как средство умолчания, «задней мысли», иронии. В этом случае «прямые лексические значения слов перестают формировать и определять внутреннее содержание речи».

Подобно другим стилистическим явлениям, подтекст по своим формам и функциям очень разнообразен. В современных работах термином «подтекст» обозначают также «литературный фон» произведения, который улавливается читателем по рассеянным в тексте намекам и реминисценциям, обычно скрытым и часто бессознательным.

В лирике Фета очень важно соотношение поэтического мира и лирического героя. Трудно согласиться с Б. О. Корманом, что в лирике Фета ощутим лишь поэтический мир и «нет личности как главного предмета изображения»[1]. Фетовский лирический герой так часто заявляет о себе, в лирике Фета так часто произносится «я», что сводить все только к своеобразию поэтического мира невозможно, не задумавшись о своем субъекте речи, от которого зависит своеобразие поэтического мира. Возникает та сращенность лирического «я» и поэтического мира, которая создает равновесие двух начал, а не доминирование одного. Здесь все играет свою роль – и условия, в которых прошло детство поэта, формировавшее его представления о жизни и красоте, и влияние учителей, книг, любимых авторов и мыслителей, и уровень образования, и условия всей последующей жизни. Поэтому можно сказать, что эстетика Фета – это отражение трагедии раздвоенности его жизни и поэтической судьбы.

Трудный жизненный путь, суровая житейская практика, безнадежно-мрачный взгляд на жизнь, на людей, на современное общественное движение все более отягчали его душу, ожесточали, «железили» его характер, разъединяли с окружающим миром, эгоистически замыкали в себе. Т. А. Кузминская, сестра жены Л. Н. Толстого, писала о Фете: «Я никогда не замечала в нем проявления участия к другому и желания узнать, что думает и чувствует чужая душа»1.

Но, как писал Д. Благой, «словно бы в подтверждение древнего изречения: «Дух дышит, где хочет» - в этом орловском, курском и воронежском поместном дворянине, жестком и корыстном сельском хозяине, в этом давно дошедшем до безразличия добра и зла пессимисте, сухом и тщеславном камергере двора его императорского величества продолжал дышать дух поэта, и поэта истинного, одного из тончайших лириков мировой литературы»2.

Поэт Я. Полонский писал Фету незадолго до его смерти: «Что ты за существо – не понимаю. Откуда у тебя берутся такие елейно-чистые, такие возвышенно-идеальные, такие юношески- благоговейные стихотворения?. Какой Шопенгауэр, да и какая философия объяснит тебе происхождение или тот психический процесс такого лирического настроения? Если ты мне этого не объяснишь, то я заподозрю, что внутри тебя сидит другой, никому не ведомый, и нам, грешным, невидимый, человек, окруженный сиянием, с глазами из лазури и звезд, и окрыленный! Ты состарился, а он молод! Ты все отрицаешь, а он верит!. Ты презираешь жизнь, а он, коленопреклоненный, зарыдать готов перед одним из ее воплощений»3

Так Полонский очень верно и точно определил противостояние двух миров – мира житейского и мира поэтического, которое не только чувствовал поэт, но и декламировал как данность. «Идеальный мир мой разрушен давно» - признавался Фет еще в 1850 году. И на месте этого разрушенного идеального мира он воздвиг иной мир – сугубо реальный, будничный, наполненный прозаическими делами и заботами, направленными к достижению отнюдь не высокой, поэтической цели. И этот мир невыносимо тяготил душу поэта, ни на минуту не отпуская его разум. В этой раздвоенности существования и формируется эстетика Фета, главный принцип которой он сформулировал для себя раз и навсегда и никогда не отступал от него: поэзия и жизнь – несовместимы, и им никогда не слиться. Фет был убежден: жить для жизни – значит умереть для искусства, воскреснуть для искусства – умереть для жизни. Вот почему, погружаясь в хозяйственные дела, Фет на долгие годы уходил из литературы:

Жизнь – это тяжкий труд, гнетущая тоска и страдания:

Страдать, весь век страдать, бесцельно, безвозмездно,

Стараться пустоту наполнить и взирать,

Как с каждой новою попыткой глубже бездна,

Опять безумствовать, стремиться и страдать.

В этом случае важно выяснить особенности лирического героя, которыми определяются подтекстовые свойства. Фетовский лирический герой несомненно дробится на отдельные эмоции, психические состояния, но синтез этих эмоций и состояний дает возможность почувствовать достаточно определенную личность с поэтическим миросозерцанием. Фетовский лирический герой – прежде всего романтик, для мироощущения которого характерно двоемирие с отталкиванием от «среды убогой», «толпы беспощадной» и устремленностью «воздушной дорогой» к эстетическому идеалу: «Несусь вслед мечтам любимым». Возникает романтическая антиномия между земным и небесным. Двойная жизнь души не носит, однако, характера трагического разлада. Символом романтического мироощущения для Фета являются деревья, принадлежащие в равной степени и небу, и земле:

Как будто, чуя жизнь двойную

И ей овеяны вдвойне

И землю чувствуют родную,

И в небо просятся оне.

Подобно деревьям, фетовский герой одновременно и «звездный вестник», и «природы тайный соглядатай». В лирике Фета тайна обретения душевной гармонии, несмотря на принадлежность героя двум мирам, земному и небесному. Разгадка тайны – в стремлении принести в земное как можно больше небесного, одухотворить земную красоту светом небесных огней, когда на мгновенное нисходит вечное. Небесное, вечное прорывается в земное вспышками прекрасного, мгновенного. В создании романтического героя с его строгой избирательностью небесное, вечное проявляется в земном, мгновенном как озарения, что требует подтекстовых средств выражения.

Фета интересует не столько предмет, сколько впечатление, произведенное предметом.

Фет так и говорил: «Для художника впечатление, вызвавшее произведение, дороже самой вещи, вызвавшей это впечатление».

Значит, ельник не шатается на самом деле, а только кажется шатающимся в неверных отблесках костра. И это «кажущееся» Фет описывает как реальное. Подобно живописцу – импрессионисту, он находит особые ракурсы света и отражения, в которых картина мира предстает необычной. Вот начало еще одного стихотворения:

Над озером лебедь в тростник протянул,

В воде опрокинулся лес,

Зубцами вершин он в заре потонул,

Меж двух изгибаясь небес.

Лес описан таким, каким он представлялся взгляду поэта: лес и его отражение в воде даны как одно целое, как лес, изогнувшийся между двумя вершинами, потонувшими в заре двух небес. Притом сопоставлением «лебедь протянул» и «лес опрокинулся» последнему глаголу придано как бы параллельное с первым значение только что осуществившегося действия: лес словно опрокинулся под взглядом поэта.

Фет часто использует мотив отражения – в зеркале, в воде, т. к. именно он дает ему возможность проявить максимум собственной фантазии в изображении явлений.

А в стихотворении «Купальщица» Фет представляет не статую купальщицы, а живую женщину, которая выходила из воды и, «прорвав кристальный плащ, вдавила в гладь песка младенческую ногу».

Таким образом, Фет изображает внешний мир в том виде, который соответствует сиюминутному настроению поэта. При всей правдивости и конкретности описания природы прежде всего служат средством выражения лирического чувства.

Новаторства Фета было настолько смелым, что многие современники не понимали его стихов, и это не удивительно – в своем поэтическом сознании Фет опередил свое время более чем на полвека. «А мне все тут непонятно. Я не понимаю связи между любовью и снегом»,- признавался один из критиков. Это уловление связи между «любовью и снегом» было действительно неслыханным новшеством как в поэзии, так и прозе.

Стремясь передать в слове впечатление, Фет создает особый характер лиризма, который проявится в поэзии значительно позже. У него есть такие стихотворения и образы, которые мог бы написать только поэт ХХ века.

А такие «дерзкие» образы, как «гвоздик сирени», «резко сухой» звон кузнечика, «тающая скрипка», «овдовевшая лазурь», «травы в рыдании», «ясный воздух сам робеет на мороз дохнуть» стали привычными в русской поэзии лишь в 10-20-е. годы ХХ века.

Шопенгауэр говорил о двух способах познания: один – это разумный, следующий закону основания, действующий в практической жизни и науке. Другой – гениальный, интуитивный, имеющий силу и значение в искусстве. И только этот второй путь был возможен для Фета. В его стихах мы увидим полное пренебрежение к рассудочной мысли:

Я думалНе помню, что думал:

Я слушал таинственный хор

У разума нет прав в поэзии: «В деле свободных искусств, - утверждал Фет, - я мало ценю разум в сравнении с бессознательным инстинктом (вдохновение), пружины которого от нас скрыты»1.

Только такой миг постижения бытия дает осознание истины:

люблю я днем,

Как замолкнет все кругом,

Различать, раздумья полн,

Тихий плеск житейских волн:

Не меня гнетет волна,

Мысль свежа, душа вольна;

Каждый миг сказать хочу:

«Это я!» Но я молчу.

Поэт отождествляет минуту с вечностью, придавая этой вечности отнюдь не абстрактно-метафорическое, а реальное, чувственное значение:

Хоть не вечен человек,

То, что вечно, - человечно.

Фет создает словесную оправу для беглого переживания, он запечатлевает и блеск солнца на сгибе волны, и трель жаворонка, рассыпанную в синеве, и трепет деревьев. Даже афористичность Фета исходит от желания схватить мгновение и сочетать его с вечностью: «Одной улыбкой нежной боле, одной звездой любви светлей», «Как океан, развернулись небеса, и спит земля и теплится, как море», «И что один твой выражает взгляд, того поэт пересказать не может», «Стою как безумный, еще не постиг выраженья: разлука».

Фетовскую лирику называют языком намеков. Намек – наиболее распространенное подтекстовое средство. Это полуутаенная истина, неясная догадка, которая брезжит в сознании как желанная реальность, не ставшая ею, а оставшаяся лишь мечтой, грезой, как в стихотворении «Жду я тревогой объят», где вместо физически осязаемого существа возникает лишь намек, веяние:

Ах, как пахнуло весной!

Это наверное ты!

Мнение Н. Скатова, что здесь «органически включенной в мир природы оказывается она»1 требует серьезного уточнения, ибо включенной в этот мир является не она, а лишь мечта о ней, или, говоря словами Блока, «только образ, лишь сон о ней».

Подтекст помогает разгадать до конца привычную фетовскую ситуацию счастья ожидания.

Произведения любовной лирики отличаются особым эмоциональным колоритом: они наполнены радостью, упоением, восторгом. Здесь господствует образ любви – переживания, зачастую слитый с образом природы, которая помогает лирическому герою выразить всю полноту радости восприятия бытия

Стихотворение представляет собою часть того лирического диалога, который ведет поэт со своей возлюбленной: оно наполнено восклицаниями, обращениями, риторическими вопросами.

Любовь возвращается к поэту не только в образах природы: в блеске звезд, сиянии реки, но и в звуках музыки. Когда-то гастролировавший в Елисаветграде Ференц Лист, восхищенный игрой Марии азич (возлюбленной поэта), написал ей в альбом музыкальную строку дивной красоты.

О лирическом импульсе этого стихотворения Фет писал: «Сорок лет тому назад я качался на качелях с девушкой, стоя на доске, и платье ее трещало от ветра, а через сорок лет она попала в стихотворение, и шуты гороховые упрекают меня, зачем я с Марьей Петровной качаюсь».

Поэт канонизирует образ возлюбленной, что явственно выражено в таких эпитетах, как «нерукотворные» черты, «коленопреклоненный», «просветленный». Она – «ангел кротости и грусти». Тем более что «имя нежное» - Мария – это имя Богоматери. Право же на святость возлюбленная поэта приобретает, приняв мученическую смерть во имя любви.

В благословенный день, когда стремлюсь душою

В блаженный мир любви, добра и красоты,

Воспоминание выносит предо мною

Нерукотворные черты.

Пред тенью милой коленопреклоненный,

В слезах молитвенных я сердцем оживу

И вновь затрепещу, тобою просветленный, -

Но все тебя не назову.

И тайной сладостной душа моя мятется;

Когда ж закончится земное бытие,

Мне ангел кротости и грусти отзовется

На имя нежное твое.

В стихах Фета постоянно звучит мотив возвращения – возвращения к прошлым дням, наполненное восторгом любви, возвращения к молодости, к весне жизни:

В уединении забудусь ли порою,

Ресницы ли мечта смежает мне, как сон, -

Ты, ты опять стоишь передо мною,

Моих весенних дней сияньем окружен.

Другая группа стихотворений имеет совершенно иную эмоциональную окраску. Здесь доминирует образ любви – воспоминания. Чем дальше во времени отходит от прошлого поэт, тем сильнее и явственнее проявляется этот образ в его памяти и в его жизни, становясь «вторым я» - именно так переводится название стихотворения «Alter ego»

Лирика Фета становится воплощенной памятью о Марии, памятником, «живым извоянием» любви поэта.

Трагический оттенок придают любовной лирике Фета мотивы вины и наказания, которые явственно звучат во многих стихах.

Л. Озеров обращает внимание на устойчивый и разнообразный мотив любви и горения в любовной лирике Фета. Поистине сгоревшая Мария Лазич опалила и поэзию своего возлюбленного. «О чем бы он не писал, даже в стихах, обращенных к другим женщинам, мстительно присутствует ее образ, ее короткая жизнь, сгоревшая от любви. Как бы ни был подчас банален этот образ или его словесное выражение, он у Фета убедителен. Более того, он составляет основу его любовной лирики»1.

Лирический герой называет себя «палачом», подчеркивая тем самым осознание своей вины. Но он – «несчастный» палач, так как, погубив возлюбленную, погубил и себя, свою собственную жизнь. И поэтому в любовной лирике рядом с образом любви – воспоминания настойчиво звучит мотив смерти как единственной возможности не только искупить свою вину, но и вновь соединиться с возлюбленной. Лишь смерть способна вернуть то, что отнято жизнью:

Очей тех нет – и мне не страшны гробы,

Завидно мне безмолвие твое,

И, не судя ни тупости, ни злобы,

Скорей, скорей в твое небытие!

Жизнь потеряла для героя смысл, превратившись в цепь страданий и потерь, в «горький», «отравленный» кубок, который ему предстояло испить до дна. В лирике Фета возникает трагическое по своей сущности противопоставление двух образов – лирического героя и героини. Он жив, но мертв душою, а она, давно умершая, живет в его памяти и в стихах. И этой памяти он сохранит верность до конца своих дней:

Нет, я не изменил. До старости глубокой

Я тот же преданный, я раб твоей любви,

И старый яд цепей, отрадный и жестокий,

Еще горит в моей крови.

Хоть память и твердит, что между нас могила,

Хоть каждый день бреду томительно к другой, -

Не в силах верить я, чтоб ты меня забыла,

Когда ты здесь, передо мной.

Пожалуй, любовная лирика Фета – это единственная область творчества поэта, в которой нашли отражение его жизненные впечатления. Наверное, поэтому стихи о любви так отличаются от тех, что посвящены природе. В них нет той радости, ощущения счастья жизни, которые мы видим в пейзажной лирике Фета. Как писал Л. Озеров, «любовная лирика Фета – самая воспаленная зона его переживаний. Здесь он не боится ничего: ни самоосуждения, ни проклятий со стороны, ни прямой речи, ни косвенной, ни форте, ни пианиссимо. Здесь лирик вершит суд над самим собой. Идет на казнь. Сжигает себя»1.

2. 4. Подтекст – это не изображение всего подряд, а лишь «ярких пятен». Отсюда ощущение прерывности, субъективной избирательности, отсюда провалы памяти, как в стихотворении «Сосна так темна, хоть и месяц». Логика памяти так прихотлива, что в припоминательный ряд включаются природные объекты, совершенно несовместимые по времени бытования: «То запах фиалки ночной, То блеск замороженной дали и вихря полночного вой». Но Фет остается верен принципу эстетического отбора, который позволяет включить в припоминательный ряд и природные, и любовные объекты: «соловей», «запах фиалки», «ангел далекий». Гармония природы и притягательность любви соединяются в одну стихию прекрасного, и здесь подтекст дает возможность восстановить фетовское представление о красоте во всей ее полноте.

Явления природы описываются Фетом предельно конкретизировано, до мельчайших деталей. Так Фет создает картину мита, видимого, чувствуемого и осязаемого им. И в этом мире все имеет значение, все важно: и луна, и звезды, и дблака, и коростель, и Млечный путь.

В стихотворениях Фета каждый цветок, каждая птица и каждая травинка являются не просто составляющими общей картины – все они обладают присущими только им приметами. Обратимся к стихотворению «Бабочка».

Будто – бы сама бабочка, отвечая на восхищенный возглас поэта, рассказывает о себе, и вырисовывается вполне конкретный образ. Даже «дыхание» бабочки в «живом мигании» ее крыльев передает нам поэт.

Цветы у Фета также обладают характером, как в стихотворении «Георгины»:

Вчера – уж солнце рдело низко –

Средь георгин я шел твоих,

И как живая одалиска

Стояла каждая из них.

Как много пылких или томных,

С наклоном бархатных ресниц,

Веселых, грустных и нескромных

Отвсюду улыбалось лиц!

Такое точное воспроизведение указывает на то, что поэт способен к обостренному восприятию природы, если он ощущает непосредственную близость своей души к ее миру:

Я долго стоял неподвижно,

В далекие звезды вглядясь, -

Меж теми звездами и мною

Какая – то связь родилась

Эта связь и определяет его взаимоотношения с природой.

У Фета практически невозможно выделить чисто пейзажную лирику, не нарушив при этом связей с человеческой личностью, живущей по общим законам природы.

Определяя своё мироощущение, Фет писал: «Только человек, и только он один во всём мироздании, чувствует потребность спрашивать: что такое окружающая природа? Откуда всё это? Что такое он сам? Откуда? Куда? Зачем? И чем выше человек, тем могущественнее его нравственная природа, тем искреннее возникают в нём эти вопросы».

Это ожидание того чуда, которое происходит, когда поэт как бы растворяется в природе, становится её частью, становится способным воспринимать то, что, может быть, недоступно другому.

Человек, находясь в напряжённом состоянии особо остро воспринимает природу и сам начинает жить как она.

Эта напряжённость передаётся читателю, заставляя сопереживать лирическому герою. Именно это состояние напряжённости вселяет в людей веру в сотворение суда, делает их пророками, помогает познать как природу, так и человеческую душу.

Н. Скатов считает, что «природность, естественность - главное завоевание лирики Фета, определившее основные особенности его художественной системы. Именно поэтому, скажем, у него есть не просто метафоризация:

Целый день спят ночные цветы,

Но лишь солнце за рощу зайдёт,

Раскрываются тихо листы

И я слышу, как сердце цветёт.

Оригинальность Фета состоит в том, что очеловеченность природы встречается у него с природностью человека»1.

Наверное поэтому Фет легко переходит от прямого значения к переносному, когда природа в своей очеловеченности сливается с природной жизнью человеческого сердца.

Удивительно точно здесь показан переход от дня к ночи. Различные моменты этого перехода фиксируются выразительными деталями пейзажа: «причудливые тени» сливаются в «одну тень», появляется «бледное светило» - луна.

Прихотливость фетовских ассоциаций приводит к тому, что словно исчезает материальная фактура стиха, предметность и весомость слова. Фетовское слово приобретает эмоциональную трепетность и озаренность. Оно становится знаком эмоции.

В знаменитом стихотворении «Шепот, робкое дыханье» типично знаковыми, подтекстовыми являются слова «роза» и «заря», с помощью которых намечается связь между тайным и явным. В своей чувственной завершенности фетовское подтекстовое, знаковое слово должно было превратиться в напев, мелодию, звук.

В строках фетовской лирики за описаниями деревьев, полей, лугов читатель должен увидеть описание чувств и настроений души человеческой. В лирике Фета природа и человек, наблюдающий за ней и чувствующий ее, находятся в гармонии, они едины и неразделимы.

Итак, по Фету человек должен непременно «погаснуть», но перед этим должен «просиять», вобрать в свою душу всю красоту этого мира. Поэт уделяет большое внимание изображению различных состояний человеческой души. Очень многое в осмыслении, казалось бы, сугубо «психологических» вопросов, в их роли в жизнедеятельности человека, в становлении его духа мы видим в творчестве Фета. Он внимательно вглядывается во внутренний мир человека, пытается раскрыть и осмыслить поэтическими средствами психологию его поведения, сложный мир его чувств. В его стихах можно заметить своеобразный гимн такой творческой деятельности человека, как воображение, созерцание.

Новаторство поэзии Фета заключается и в лирическом герое, индивидуальность которого проступает тоньше, чем у других поэтов ХIХ века, как и эстетическая и психологическая связь с природой.

Поэтическую мысль Фет доносит до читателя через различные формы подтекста: неопределенность, намек, недоговоренность, знаковое слово и звук, - которые служат выявлению связи между тайным и явным в природе и человеческой психике.

Таким образом, поэт вдохновляет читателя на сотворчество, делает его участником оживления поэтической мысли.

А. Фет сам упоминал «о его сознательной установке на «недоговоренность» - особый характер лаконизма, возможного лишь при существовании подтекста.

Авторская позиция в лирике Фета становится понятна читателю, так как ему близки и ясны фетовские ощущения, ассоциации как общечеловеческие. Подобно звуку одинокой лопнувшей струны, характер которого можно растолковать только как тревожный, щемящий, стихотворения Фета, благодаря подтексту, всегда обладают удивительно тонким точным воспроизведением чувств и мысли.