Тема искусства и предназначения художника в мировой литературе

Живопись – одна из форм искусства, при этом форма яркая и зримая. Мир живописных образов, мир художников, создающих нетленные произведения, издавна привлекал писателей. К теме искусства, к теме предназначения художника обращались в разных странах в разные исторические эпохи. Каждый писатель вносил в эту тему что-то свое, глубоко прочувствованное, но было и общее, что объединяет столь разных писателей, как Н. В. Гоголь, Э. По, О. Уайльд, И. Шмелев. В своей работе я постараюсь найти ответ на вопрос, как понимается тема творчества и предназначения художника в мировой литературе.

Итак, начнем с повести Н. В. Гоголя «Портрет», опубликованной в 1835 году. Это произведение состоит из двух частей, каждая из которых рассказывает о судьбе двух художников. В первой речь идет о молодом, талантливом и почти нищем художнике Чарткове, который находит в одной из антикварных лавок портрет ростовщика, портрет, потрясший его своим искусством. Этот портрет в конечном итоге и погубит Чарткова.

Во второй части повести Н. В. Гоголь рассказывает о судьбе безымянного художника, некогда создавшего тот страшный портрет, олицетворение зла. Раскаявшись в том, что впустил в мир зло через этот портрет, художник уходит в монастырь и, после долгих лет самоотречения и затворничества, пишет другую картину, полную гармонии и света.

О чем размышляет писатель в этом произведении? Всякое зло имеет последствие. Кто-то совершил плохой поступок, и неясно еще, сколько людей потом будет расплачиваться за это, сколько судеб заденет одно-единственное проявление зла, может быть, не такое уж и страшное на вид.

Вспомним портрет ростовщика: "В картине художника, точно, есть много таланта, но нет святости в лицах; есть даже, напротив того, что-то демонское в глазах, как будто бы рукою художника водило нечистое чувство". Художник дал возможность злу существовать через этот портрет. Образ антихриста, показанный Гоголем в ростовщике, проник в мир через чужую слабость. Хотя и началось-то все с сюжета, который захотел нарисовать художник: ему надо было изобразить на картине духа тьмы. И вдруг странный ростовщик, о котором и так ходила по городу дурная слава, сам приходит с просьбой о портрете. "Чего лучше?- пытается художник найти себе оправдание, - он сам просится в дьяволы ко мне на картину". Ростовщик и правда подходил: "Чем более усиливалось сходство, тем более чувствовал художник какое-то тягостное, тревожное чувство, непонятное себе самому". Художника поражают глаза ростовщика, их чудовищное, демоническое начало. "Прежде всего занялся он отделкою глаз. В этих глазах столько было силы, что казалось, нельзя бы и помыслить предать их точно, как были в натуре. Однако же во что бы то ни стало он решил доискаться в них последней мелкой черты и оттенка, постигнуть их тайну". Но душа художника противится тлетворному влиянию зла, день ото дня ему все труднее становится писать портрет: "Наконец уже не мог он более выносить, он чувствовал, что эти глаза вонзались ему в душу и производили тревогу непостижимую".

Художник, объятый страхом, не заканчивает портрет, а ростовщик вскоре умирает. Гоголь показывает, какое зло может нести с собой живая натура, сколько зла может быть заключено в чьей-то жизни. Встает другой вопрос: если главная цель искусства - сделать образ живым, запечатлеть в произведении саму жизнь, то почему порой излишняя живость натуры не приводит ни к чему хорошему? На это отвечает сам художник, рисовавший ростовщика: «Я с отвращением писал его, я не чувствовал в то время никакой любви к своей работе. Насильно хотел покорить себя и бездушно, заглушив все, быть верным природе. Это не было созданье искусства, и потому чувства, которые объемлют всех при взгляде на него, суть уже мятежные чувства, тревожные чувства, - не чувства художника, ибо художник и в тревоге дышит покоем».

Художник продолжает работать, как вдруг понимает, что в нем проснулось внезапное чувство зависти к его ученику, работы которого пользуются большим вниманием в кругу любителей и знатоков. "Наконец, к довершенью досады, узнает художник, что ученику его предложили написать картину для вновь отстроенной богатой церкви. Это его взорвало. "Нет, не дам же молокососу восторжествовать! - говорит он. - Рано, брат, вздумал стариков сажать в грязь! Еще, слава Богу, есть у меня силы. Вот мы увидим, кто кого скорее посадит в грязь". Не гнушаясь разными интригами и происками, он добивается, чтобы на картину был объявлен конкурс. Но все равно побеждает ученик. "В картине художника, точно, есть много таланта, - сказала одна духовная особа, - но нет святости в лицах; есть даже, напротив того, что-то демонское в глазах, как будто бы рукою художника водило нечистое чувство" Художник раскаивается в своем поступке и уходит в монастырь, чтобы очиститься и написать там свое лучшее произведение. "Нет, - говорит он, - это Бог наказал меня; картина моя поделом понесла посрамленье. Она была замышлена с тем, чтобы погубить брата. Демонское чувство зависти водило моею рукою, демонское чувство должно было отразиться в ней". Зло ищет лазейки, червоточинки в человеческих душах, чтобы погубить их, но все равно не может победить, потому что прекрасное и чистое еще живет. "И во сколько раз, - говорит Гоголь словами художника, - торжественный покой выше всякого волненья мирского; во сколько раз творенье выше разрушенья; во сколько раз ангел одной только чистой невинностью светлой души своей выше всех несметных сил и гордых страстей сатаны!".

История Чарткова была иной. Купив странный портрет в лавке, он находит в нем сверток с тысячью червонцев внутри. "И как взглянул он ещё раз на золото, не то заговорили в нем двадцать два года и горячая юность. Теперь в его власти было все то, на что он глядел доселе завистливыми глазами, чем любовался издали, глотая слюнки. Ух, как в нем забилось ретивое, когда он только подумал о том!". Чарткова погубила его страсть к деньгам. Скорее, не страсть - её как таковой не было, а обычная жадность. И молодой художник оказался слишком слаб, чтобы противостоять соблазнам.

Его работы превращаются в штампы, твердо заученные, он покупает свою славу, а не зарабатывает. А назад дороги нет - слишком поздно возвращаться, когда тебя уже заключили в рамки и превратили в машину. Вспомним первых заказчиков Чарткова. Некая дама приходит к нему с просьбой нарисовать ее дочку: «На Lise сейчас платье; я бы, признаюсь, не хотела, чтобы она была в платье, к которому мы так привыкли; я бы хотела, чтоб она была одета просто и сидела бы в тени зелени, в виду каких-нибудь полей, чтобы стада вдали или рощачтобы незаметно было, что она едет куда-нибудь на бал или модный вечер. Наши балы так убивают душу, так умерщвляют остатки чувств». Как смешно выглядят эти дамы, ставшие уже, как говорит Гоголь, "восковыми" от балов и вечеринок, уже не знающие, как бы развлечь себя! «Простоты, простоты чтобы было больше!»- капризно требует дама, уставшая от всего на свете. Чартков пытается написать ее дочку такой, какая она есть: с голубоватым оттенком лица, с желтизной, прыщиком на лбу. «Ах, зачем это? Это не нужноУ вас тоже. Вот, в некоторых местахКак будто бы несколько желто и вот здесь совершенно как темные пятнышкиLise только сегодня немножко не расположена, а желтизны в ней никакой не бывает, и лицо ее поражает особенно свежестью краски», - говорит дама, уязвленная правдивым рисунком. Чартков идет на поводу у своих заказчиков, становится рабом их прихоти. Богатство и пресыщение растлевают его душу.

Грех убивает талант, умаляет его, страсти уничтожают. Стоит погасить едва разгоревшееся пламя, и его уже не вернешь, как ни пытайся, да и озарение приходит слишком поздно. "С его очей вдруг слетела повязка, - пишет Гоголь про Чарткова, понявшего, что он потерял свой талант безвозвратно. - Боже! И погубить так безжалостно лучшие годы своей юности; истребить, погасить искру огня, может быть теплившегося в груди, может быть развившегося теперь в величии и красоте, может быть также исторгнувшего бы слезы умиления и благодарности! И погубить это, погубить без всякой жалости! Пот усилия проступил на лице; весь обратился он в одно желание и загорелся одной мыслию: ему хотелось изобразить отпадшего ангела. Но, увы! Фигуры его, позы его, группы, мысли ложились принужденно и несвязно".

Пытаясь вернуть талант, Чартков принимается за работу, он надеется, что в нем осталась хотя бы крупица дара. Он запирается в кабинете и не выходит оттуда несколько дней, но напрасно: талант ушел, а рука выводит лишь привычные, затверженные линии. Чартков начинает скупать гениальные произведения искусства за сумасшедшие деньги и уничтожает их, движимый завистью. Наконец, он сходит с ума и умирает в полной нищете.

Чарткова, разумеется, прельстили возможности, открывшиеся для него после находки в раме тысячи червонцев. Лишенный до этого богатства, он быстро перешел от маленьких желаний обеспечить себе хотя бы нормальные условия для работы к роскошной одежде, помадам, духам и полному пресыщению и деградации. Да, это было абсолютно естественное желание, присущее каждому из нас. Но кто-то остановился и смог противостоять соблазнам, а кто-то идет на поводу у своих страстей и желаний. «Смотри, брат, - говорит Чарткову его профессор, - у тебя есть талант; грешно будет, если ты его погубишь. Смотри, чтобы из тебя не вышел модный живописец. У тебя и теперь уже что-то начинают слишком бойко кричать краски. Смотри, как раз попадешь в английский родОно заманчиво, можно пуститься писать модные картинки, портретики за деньги. Да ведь на этом губится, а не развертывается талант. Терпи. Твое от тебя не уйдет». Но Чартков оказался слишком слабым. Он уничтожил свою душу грехами, убил свой талант и зря растратил жизнь.

Художник, показанный нам во второй части "Портрета", соприкоснулся в своем искусстве с самой сущностью дьявола, но он смог очиститься после долгого покаяния и пребывания в монастыре. Он вымолил прощения у своего ученика, которому завидовал, и усовершенствовал свой талант. Картина художника, которую он, словно во искупление, написал после долгих лет самоотречения, молитвы и поста, была прекрасна. Она стала венцом его творчества и, наконец, прямой противоположностью той дьявольской сущности, что была отражена в портрете ростовщика. "Все были поражены необыкновенной святостью фигур. Чувство божественного смиренья и кротости в лице Пречистой Матери, склонившейся над Младенцем, глубокий разум в очах божественного Младенца, как будто уже что-то прозревающих вдали, торжественное молчанье пораженных божественным чудом царей, повергнувшихся к ногам его, и, наконец, святая, невыразимая тишина, обнимающая всю картину, - все это предстало в такой согласной силе и могуществе красоты, что впечатленье было магическое. »

Сам настоятель, умиленный, говорит художнику: "Нет, нельзя человеку с помощью одного человеческого искусства произвести такую картину: святая, высшая сила водила твоею кистью, и благословенье небес почило на труде твоем". Очистившийся, освободившийся от сил зла художник изменился не только внутренне, но и внешне. Его сын ждет увидеть перед собой дряхлого старика, а видит старца, который словно светится изнутри чудесным светом: "Я уже несколько наслышался о суровой святости его жизни и заранее воображал встретить черствую наружность отшельника, чуждого всему в мире кроме своей молитвы, изнуренного, высохшего от вечного поста и бденья. - говорит сын. - Но как же я изумился, когда предстал передо мною прекрасный. Почти божественный старец! Его лицо сияло светлостью небесного веселия. Белая, как снег, борода и тонкие, почти воздушные волосы такого же серебристого цвета рассыпались картинно по груди и по складкам его черной рясы и падали до самого вервия, которым опоясывалась его убогая монашеская одежда".

Гоголь говорит о том, как искусство может нести в мир добро или зло, о том, какую огромную силу может иметь произведение, сколько судеб способно поломать злое и сколько хорошего может сделать доброе. Зло, когда-то впущенное безымянным художником в мир, продолжает свой путь: погубив Чарткова, портрет таинственно исчезает. Где и когда он появится вновь? Сможет ли его новый владелец противостоять соблазну?.

Итак, рано или поздно приходится выбирать, куда идти, приходится выбирать между талантом и своими страстями и желаниями. Те, кто выбирают свои амбиции, будут наказаны, потому что впустую растратили себя и потеряли драгоценный алмаз, данный Богом. Но как вознаграждены будут те, кто сохранил его и развил!

"Чистое, непорочное, как невеста, стояло пред ним произведение художника. Скромно, божественно, невинно и просто, как гений, возносилось оно над всем. Казалось, небесные фигуры, изумленные столькими устремленными на них взорами, стыдливо опустили прекрасные ресницы. С чувством невольного изумления созерцали знатоки новую, невиданную кисть. Видно было, как все извлеченное из внешнего мира художник заключил сперва себе в душу и уже оттуда, из душевного родника, устремил его одной согласной, торжественной песнью.

Почти невозможно было выразить той необыкновенной тишины, которою невольно были объяты все, вперившие глаза на картину, - ни шелеста, ни звука; а картина между тем ежеминутно казалась выше и выше; светлей и чудесней отделялась от всего и вся превратилась, наконец, в один миг, плод налетевшей с небес на художника мысли, миг, к которому вся жизнь человеческая есть одно только приготовление!".

С точки зрения писателя, художник в ответе за свое произведение, в ответе за то, что несет в мир его творчество. Как сказал Пушкин, "гений и злодейство - две вещи несовместные".

Гоголь говорит нам о том, что настоящий талант надо сохранить и вырастить. Как легко потерять его, променять на бездарную глупость! Нам кажется, что есть пути легкие и тяжелые, но это не так: нет того пути, где в конце не было бы расплаты. "Кто заключил в себе талант, тот чище всех должен быть душою. Другому проститься многое. Но ему не простится. Человеку, который вышел из дома в светлой праздничной одежде, стоит только быть обрызгнуту одним пятном грязи из-под колеса, и уже весь народ обступил его, и указывает на него пальцем, и толкует об его неряшестве, тогда как тот же народ и не замечет множества пятен на других проходящих, одетых в будничные одежды. Ибо на будничных одеждах не замечаются пятна".

Написанную несколькими годами позже, в другой стране, в другой реальности новеллу Эдгара Аллана По «В смерти – жизнь» роднит с гоголевской повестью «Портрет» попытка ответить на вопрос, в чем смысл и предназначение искусства. Сюжет новеллы прост: герой, заболевший лихорадкой в Аппенинах вследствие ранения, останавливается в покинутом хозяевами замке, решив жить в нем до полнейшего выздоровления. В комнате, где он расположился, висит много картин и портретов, описание которых он находит в тетради, лежащей на подушке.

Рассматривая полотна, герой новеллы находит там картину, поразившую его до крайности: "Передо мной, как я уже сказал, был портрет юной девушки - голова и плечи, написанные, как это называют художники, "виньеткой", наподобие излюбленных головок Сюлли. Плечи, грудь, даже сияющий ореол волос как бы растворялись в смутной и в то же время глубокой тени фона". Девушка, вне всяких сомнений, была очень красива, но другое поражало в ней: "Как я понял, волшебство заключалось в необычайно живом выражении, которым я был сперва изумлен, а под конец и смущен, и подавлен, и испуган". Рассказчику кажется, будто девушка совсем живая, он даже принимает её сперва за голову живой девушки. Заинтересованный, он принимается читать историю портрета.

Художник, его нарисовавший, был мужем юной женщины, изображенной на картине. "Он, пылкий, неутомимый и суровый, уже обвенчан был со своим Искусством; она - дева редкостной красоты, столь же прелестная, сколь исполненная веселья, вся - лучезарность и улыбка, резвая, как молодая лань; ко всему на свете питала она любовь и нежность, и ненавистна ей была лишь ее соперница - Живопись, ужасали ее лишь палитра и кисти и иные злосчастные орудия, ради которых ее покидал возлюбленный". Живопись не представлялось жене художника чем-то прекрасным и чудесным. Для нее живопись была лишь соперницей, она ничего в ней не только не понимала, но и не старалась понять. Искусство представлялось юной красавице чем-то ужасным и непонятным, самоотречение мужа пугало ее, а не восхищало.

И вот художник решает писать портрет своей жены. Она, словно предвидя свою кончину, боится портрета. "Ужасно ей было слышать, что художник заговорил о своем желании написать портрет даже с неё, молодой жены своей. Но она смиренно покорилась и многие недели кротко сидела в высокой башне, в темной комнате, где лишь с потолка сочился дневной свет, в лучах которого белел натянутый холст". Опасения молодой женщины не были напрасными. Искусство в этой новелле По отнимает жизнь. Оно представляется нам беспощадным и жестоким, требующим жертв и самоотречения от тех, кто служит ему и кто связан с ним. Башня описывается мрачно, словно из нее уже не будет выхода; встают пред глазами, как живые, глухие стены, тяжелый воздух и вечный полусумрак, когда читаешь эти строки: "Он не желал видеть, что в призрачном свете, едва проникавшем в одинокую башню, блекнет цветущий румянец и тускнеет еще недавно искрившийся весельем взор его молодой жены, которая таяла на глазах у всех, незаметно для него лишь одного". Но молодая женщина, лучезарная, жизнелюбивая, терпела, ни на что не жалуясь, терпела, потому что любила художника и не хотела отвлекать его от картины, видя, что он «черпает в своем труде жгучую, всесожигающую радость». И потому она отдавала портрету каплю за каплей свою жизнь, свою молодость и любовь. Портрет, бесспорно, стал лучшим из того, что написал художник. Но какой ценой? На мой взгляд, его невнимание к жене было жестоким и бессердечным. Без нее у художника получилась бы самая заурядная работа, ведь искусство он любил намного больше жены. Мне думается, он вообще не любил свою жену, раз он убил ее, принёс в жертву искусству. "И он не желал видеть, что краски, которые наносил он на холст, он отнимал у той, которая сидела пред ним и становилась час от часу бледней и прозрачнее". Она отдала свою жизнь художнику ради лучшего его творения: "Когда оставалось лишь наложить последний мазок на уста и в последний раз едва тронуть кистью очи, снова встрепенулся дух прекрасной дамы, точно огонек угасающего светильника. И тогда наложен был мазок, и кончик кисти едва коснулся очей на холсте; и на миг художник застыл в восхищении перед тем, что он создал; но в следующее мгновенье, все еще не сводя глаз с портрета, он затрепетал и весь побледнел, вскричал, объятый ужасом: "Да ведь это сама жизнь!". Весь свет, вся чистота и добро, красота и лучезарность, вся жизнь, заключенная в юной женщине, были переданы портрету.

«Но разве это - смерть?» - сказал художник. Да, он прав, это не смерть. Девушка жива: она живет в портрете, созданном художником. С точки зрения писателя, истинное искусство всегда требует жертвы, подлинное произведение может быть создано только любовью на грани самоотречения. Позиция Эдгара По жестока: вопрошение правды жизни и ее красоты может потребовать от художника отказа и от жизни, и от красоты.

По-другому подходит к теме искусства Оскар Уайльд в романе "Портрет Дориана Грея", опубликованном в 1890 году.

В своем романе Уайльд рассказывает нам о судьбе богатого, прекрасного юноши Дориана Грея. Бэзил Холлуорд, художник, друг Дориана, решает написать его портрет. Во время одного из сеансов он знакомит Грея со своим приятелем лордом Генри, который решает, подружившись с Дорианом, влиять на него. В романе на самом деле два художника. Один из них – Бэзил, любующийся красотой молодого Грея, - пишет портрет юноши, воспевающий эту совершенную красоту. Второй – лорд Генри – создает другой портрет, портрет человека, которого надо освободить от груза морали, от угрызений совести. Создаваемые двумя художниками портреты будут бороться, соперничать в романе. Чем сильнее будут овладевать душою Дориана идеи сэра Генри, тем безобразнее будет портрет, написанный Бэзилом. "Я чувствую, - говорит Грей лорду Генри, - в ваших рассуждениях что-то не так - только вот что, я не знаю". "Дориан смутно сознавал, - пишет Уайльд, - что под влиянием только что услышанного в нем пробуждаются какие-то совершенно новые мысли и чувства, но в то же время ему казалось, что они зародились в нем независимо ни от кого. Сказанные другом Бэзила слова задели в Дориане тайную струнку, которой до этого никто не касался, и у него было ощущение, словно она туго натянулась и как-то странно, толчками, вибрирует".

Лорд Генри говорит Дориану, что его молодость и красота – единственное, что стоит хранить в жизнь и чем стоит дорожить: «Когда пройдет ваша молодость, вы вдруг обнаружите, что время триумфов и побед для вас миновало, и вам придется довольствоваться победами столь жалкими, что они вам покажутся горше былых поражений».

Лорд Генри, беседуя с юношей, своими теориями изменяет его жизнь в корне. Уоттон - человек по сути циничный и жестокий - просто забавляется, глядя на Дориана. Последний для него подобен подопытному кролику. Но Дориан и не противится знакомству, а, напротив, всячески его поддерживает, т. к. с лордом Генри Грею легко и интересно общаться. Ему, человеку живому и яркому, не очень нравился несколько консервативный и довольно замкнутый характер художника. Тем более что Бэзил был влюблен в гармонию чистой, открытой души с красотой и природным обаянием Дориана, он восхищался им и даже немного боготворил его, а Дориана такое поклонение совсем не устраивало, хоть и льстило.

Душа Дориана была для Генри как чистый лист, на котором можно написать все, что угодно. Юноша был для лорда игрушкой. Генри не задумывался о последствиях - ведь это противоречило бы философии его жизни, гедонизму. Он не учел лишь, что и сам, постепенно деградируя, превратится в животное под влиянием своих же собственных парадоксальных теорий. Лорд Генри внушил Дориану, что молодость - единственное бесценное сокровище на земле, что только это важно. В Дориане, который прежде просто жил, не замечая своего счастья и считая счастье само собой разумеющимся, проснулась алчность и желание во что бы то ни стало сохранить все сокровища, данные ему судьбой.

Лорд Генри говорит: "Если бы каждый из нас жил по-настоящему полной жизнью, давая выход всем своим чувствам, не стесняясь выражать все свои мысли и доводя до реального воплощения все свои мечты, - человечество снова узнало бы, что такое радость бытия, была бы забыта мрачная эпоха Средневековья, и мы вернулись бы к идеалам эллинизма, а, быть может, и к чему-то еще более прекрасному и совершенному. Но нынче даже самые смелые из нас не отваживаются быть самими собой. Самоотречение, этот трагический пережиток, дошедший до нас с тех давних времен, когда первобытные люди занимались членовредительством, всем нам порядочно омрачает жизнь".

В этом мнении есть доля правды, но, следуя подобным мыслям, человек превратился бы в растение. Если бы малейшее наше желание стало беспрекословно исполняться, то мы бы стали ничем, наша душа умерла бы, не получая для себя никакой пищи, растрачивая себя на пустое самовыражение, тем самым опустошаясь все больше. Кроме того, наше благополучие было бы построено на чужом горе и труде, ведь чтобы пожать, надо сначала посеять. Да и что толку душе самовыражаться, если это никому не нужно? И если выражать нечего, что еще хуже?

Самовыражение, конечно, необходимо, но сначала надо что-то вырастить в душе. А как сделать это без самоотречения, без жертвы? Пока что иного пути нет

Прекрасный, обеспеченный во всех отношениях, Дориан убивает свою возлюбленную, косвенно является причиной гибели ее брата, убивает художника, желающего спасти его, и по его вине гибнет еще один его друг, химик. И убивает он не только физически, но и морально. Не правда ли, внешность обманчива? Да, Красота - величайшее чудо, это неоспоримо, но это лишь пустая маска, если через нее в мир идет зло. Но ведь придет же время, когда маску надо будет снять - и какое тогда лицо явится миру? "Войдя в комнату, они увидели на стене великолепный портрет своего хозяина, во всем блеске его дивной молодости и красоты. А на полу, с ножом в груди, лежал незнакомец во фраке. Лицо у него было морщинистое, увядшее и отталкивающее. И только по перстням на руках слугам удалось узнать Дориана Грея". Герой повести потерял все: способность любить людей, любить жизнь и даже самого себя.

Но ведь и он когда-то был не лишен чувства прекрасного, достаточно вспомнить, как он говорит о своей возлюбленной: "Представьте себе девушку, которой едва минуло семнадцать лет, с нежным, как цветок, лицом, с маленькой греческой головой, украшенной заплетенными и уложенными в кольца темно-каштановыми волосами, с фиолетовыми, точно лесные озера, исполненными страсти глазами, с губами, подобными лепесткам роз. А что за голос! Никогда раньше мне не приходилось слышать такого голоса! Вначале он звучал очень тихо; его сочный, глубокий тон и проникновенные интонации создавали иллюзию, будто девушка обращается к каждому зрителю в отдельности. Потом он стал громче, напоминая флейту или звучащий где-то вдали гобой. А во время сцены в саду в нем послышался трепетный восторг, подобный тому, которым перед наступлением рассвета наполняется пение соловья. Ну а дальше, по мере накала эмоций, были такие моменты, когда он поднимался до исступленной страстности скрипки". Дориан Грей действительно любил Сибиллу Вейн, правда, её саму, такую, какая она есть, он любил где-то в глубине души, а в общем-то он больше восхищался сочетанием красоты и гениальности в этой девушке. Он не так часто говорит о любви, сколько повторяет: " Ах, Гарри, я боготворю ее". "Сегодня вечером она Имоджена, а завтра будет Джульеттой, - говорит Дориан.

«- А когда же она Сибилла Вейн?

- Боюсь, никогда. Поймите, в ней живут все великие героини мира! Она бесконечно многолика. Вы смеетесь? Я говорю вам: она - гений".

Да, он любит её, в этом нет сомнений. Но что чему уступает: восхищение любви или любовь восхищению? Мне кажется, второе. Дориан сам подтверждает это словами: "Я хотел бы поставить её на золотой пьедестал, чтобы видеть, как весь мир боготворит женщину, принадлежащую мне".

Конечно, любовь здесь уступает не только восхищению, но и гораздо более собственническому чувству. Но вспомним еще одно откровение Дориана: "Когда Сибилла со мной, я стыжусь всего того, чему вы, Гарри, научили меня; я становлюсь совершенно иным. Да. при одном прикосновении её руки я забываю и о вас, и о ваших парадоксальных, восхитительных, отравляющих, завораживающих теориях". Любовь все-таки могла бы излечить Дориана от влияния порочных теорий лорда Генри, но сама любовь Дориана уже отравлена ими и превратилась наполовину в пустое восхищение. Это же и убило чувство, когда Сибилла потеряла свой талант. "Нет, - восклицает Дориан. - сегодня она холодна и бездушна. Но Боже, как она изменилась! Еще вчера она была великой актрисой. Сегодня же она - сама заурядность.

-Нельзя так говорить о той, что любишь, Дориан. Любовь выше искусства, - отвечает Холлуорд".

Дориан, говоря о Сибилле с разочарованием, больше думает о самом себе: что он потерял, как ему было больно смотреть на ее бездарную игру. "Раньше вы поражали мое воображение, - говорит он Сибилле, - а теперь даже не пробуждаете любопытства. Я полюбил вас, потому что вы так чудесно играли, потому что я видел в вас огромный талант, потому что вы воплощали в жизнь мечты великих поэтов, облекая в живую, реальную форму бесплотные образы искусства. Теперь вы не способны на это. О Боже, каким безумием была моя любовь к вам! Сейчас вы для меня ничто. Нет, мне невыносимо даже думать о этом! Лучше бы я вас никогда не знал! Вы уничтожили самое прекрасное в моей жизни. Как же мало вы знаете о любви, если можете говорить, что она в вас убила актрису! Да ведь без вашего искусства вы - ничто! Я мог бы сделать вас великой, блистательной. Знаменитой. Весь мир преклонялся бы пред вами и вы носили бы мое имя".

Он думает только о себе. Но разве можно назвать любовь любовью, если человек знает ответ на вопрос: почему любишь и за что? А Дориан восклицает: "Как же мало вы знаете о любви, если можете говорить, что она убила в вас актрису!". Дориан не любил саму Сибиллу, такую, какая она есть. Он любил ее талант, он гордился, что такая гениальная девушка будет принадлежать ему и только ему, и его гордость называла это любовью.

По-настоящему любила только сама Сибилла. "Пришли вы, мой любимый, - говорит она, - и освободили мою душу из плена. Вы мне показали настоящую жизнь. У меня словно открылись глаза. Я увидела всю мишурность, фальшь и нелепость того бутафорского мира, который окружает меня на сцене. И слова, которые я произносила, - не настоящие, не мои слова, не то, что мне хотелось бы говорить. Благодаря вам я узнала, что жизнь богаче и выше искусства. Я узнала любовь не искусственную, а настоящую. Искусство - лишь ее бледное отражение. Мне надоело жить среди теней. Вы мне дороже, чем все искусство мира. Я слышала шиканье в зале - и улыбалась. Что они знаю о такой любви, как наша? Я могла изображать на сцене любовь, которой, которой не знала, но теперь, когда любовь сжигает меня, как огонь, я не могу больше этого делать". Конечно, раз потеряв талант, его уже не вернешь, но ведь любовь Сибиллы была подлинной, а не наигранной. Вряд ли потом она могла бы играть на сцене так же, хотя и хочется в это верить. Но любовь выше искусства, а значит, Сибилла не смогла бы играть так, как прежде, ведь это было бы лишь бледным подобием ее новых чувств. И ее новый дар уже нельзя было бы назвать просто "талантом".

А между тем Дориан, благополучно пережив потерю Сибиллы, продолжает дружить с лордом Генри, выслушивая его теории, несмотря на многочисленные, данные им себе же самому, обещания.

И вот приходит первая расплата за совершенное. «В слабом свете, проникавшем сквозь светло-кремовые шторы, лицо на портрете показалось ему неуловимо изменившимся. Выражение лица было каким-то иным, - в линии рта появилась складка жесткости. Что за нелепость!»

Изменения, происходящие с портретом, заставляют Дориана задуматься. "Портрет научил его любить его собственную красоту - так неужели теперь он заставит его возненавидеть свою душу?". Мне кажется, здесь скорее говорит эстетическое начало Дориана. Если бы с портретом не начали происходить роковые изменения, то вряд ли бы он задумался над тем, что поступил с Сибиллой Вейн абсолютно бесчеловечно. И одной из главных причин его порыва покаяться пред ней и загладить свою вину было желание, чтобы портрет стал таким же красивым и совершенным, каким был. Но все же в Дориане есть совесть, есть способность чувствовать свою вину и есть раскаяние.

"Совесть - божественное начало в человеке". Действительно, это словно способность нашего организма осязать, чувствовать холод или тепло вокруг. Другие создания не имеют этой возможности. А в наших душах она уже есть, мы видим и чувствуем, где добро, а где зло.

"Портрет станет для него наглядным индикатором совести - даже если изображение прекратит изменяться. Утешало его лишь одно: портрет помог ему осознать, как несправедлив, как жесток был он с Сибиллой Вейн". Как только Дориан оказывается один, он, размышляя над своим поступком, понимает, что был неправ, но находясь рядом с лордом Генри, опять предается юношескому эгоизму и забывает Сибиллу, как будто бы ничего и не было.

Дориан начинает вести жизнь грязную и порочную. Он не может остановиться, ему сперва даже нравится смотреть на то, каким уродливым становится портрет день ото дня, но однажды он всё же ужасается содеянному.

Грей решает исправиться и начать новую жизнь, чтобы портрет наконец стал прежним, прекрасным, как и был. Но попытки его оказываются тщетными, Дориан понимает, что его самоотречение было пустым, а на настоящее раскаяние он не способен.

Не в силах больше выносить портрета, Дориан решает избавиться от него. Но, пронзая ножом портрет, он пронзил и свою душу, свою совесть.

В комнате находят лишь прекрасный, как и прежде, портрет Дориана, и лежащего на полу безобразногог старика с ножом в груди.

По сути, Грей продал дьяволу свою душу взамен на молодость, в результате потеряв и то, и другое. Дориан кидается из крайности в крайность, его увлечения (ткани, камни, яды) нескончаемы, а юноша все не может найти покоя, все больше погрязая в разврате и грехе. Самая первая сцена, где знакомятся Дориан и лорд Генри, напомнила мне сюжет из Библии, где змей искушает Адама и Еву. Бэзил, словно Бог, защищает Дориана от зла. Потом, когда душа Дориана уже изменится до неузнаваемости, художник придет, чтобы спасти того, и сам, словно Христос, погибнет от руки Грея.

Мне кажется, в этом произведении основную роль играет не искусство как таковое. По сути, чем можно объяснить странное существование души в портрете? Да, Грей сам просил, чтобы его портрет старел вместо него, но можно ли назвать изменения, происходящие с портретом, старением? Говорят, когда Бог хочет наказать, он исполняет желания. Вот и желание Дориана Грея - чтобы портрет старился вместо него - было исполнено. Но виноват ли во всем сам Дориан? Конечно, лорд Генри повлиял на него очень сильно, но шанс вернуться назад, шанс выбрать между пороком и добродетелью у Грея был всегда.

Уайльд говорит нам о том, что искусство может и должно быть совестливым, что настоящее творение несет с собой способность покарать или направить. И хотя писатель утверждает, что всякое искусство бесполезно, но об этом ли говорит его роман? Здесь искусство несет возмездие, кару: Дориан теряет всё, он превращается в животное: «Ах, если бы я мог кого-нибудь полюбить! – восклицает он. – Но, кажется, я утратил эту способность и даже разучился этого хотеть». Жизнь и искусство, которое отражает ее, тесно связаны: порок, побеждающий в душе человека, способен убивать искусство. Одна из главных мыслей романа – мысль об ответственности творца, художника. Ведь Бэзил не разглядел в Дориане Грее то, что увидел, почувствовал сэр Генри: духовную слабость, эгоистичность, склонность к самолюбованию. Именно за это Бэзил и наказан в конце романа. Порок и искусство не соединимы. Не существует красоты, совершенства, гармонии в искусстве без морали, души. Такова, мне кажется, основная мысль этого романа.

Написанная И. С Шмелевым в конце 1918 года повесть «Неупиваемая Чаша» затрагивает проблему предназначения художника, вообще – роли искусства в жизни людей. Сюжет "Неупиваемой Чаши" напоминает немного житие – житие праведника,. Странно сочетаются чистые, нежные воспоминания и чувства, идущие вместе с Ильей через всю повесть, и необыкновенная, светлая грусть, которой наполнена история. Когда читаешь, представляешь себе всё описанное словно в легкой дымке, залитым ярким светом. И образы молодой барыни Анастасии Ляпуновой, художника Ильи, старенького иконописца Арефия - такие трогательно светлые и чистые

И. С. Шмелев рассказывает о судьбе Ильи, единственного сына крепостного дворового человека, маляра: «Жил он на скотном дворе, с телятами. Без всякого досмотра, - у Божья глаза. Топтали его свиньи и лягали телята; бык раз поддел под рубаху рогом и метнул в крапиву, но божий глаз сохранял». Необыкновенное присутствие Бога рядом с Ильей продолжается всю повесть: чудесные глаза на небе, сны, иконы

Мне кажется, вся эта связь жизни Ильи с Богом, его вера, начались с его первого посещения монастыря и с встречи с монахиней, когда «положил Господь на весы правды своей слезы рабов и покарал тирана напрасной смертью». Илья запоминает тот монастырь на всю жизнь, как и молитву старухи-монахини.

Когда при новом барине по весне в монастыре стали подновлять собор, отца Ильи посылают туда работать. Илья выпрашивает у барина позволения поехать и ему.

«Радостно трудился в монастыре Илья. Еще больше полюбил он благолепную тишину, тихий говор и святые на стенах лики. Почуял сердцем, что может быть в жизни радость». Всю жизнь Илья стремится в этот монастырь, вспоминает старика Арефия, которому так полюбился за «пригожесть и тихий нрав». Там Илья получает те знания, которые никто после этого: ни Иван Михайлович, ни Терминелли – дать не могли. То время в монастыре дало душе Ильи почву, где вырос его необыкновенный талант, помогло приобрести внутри себя спокойствие, гармонию и тишину.

Именно в монастыре раскрываются первые признаки прекрасного дара, данного ему. «Мне и труда нимало нету, одна радость, - говорит Илья. Дивился старый Арефий: только покажешь, а Илье будто все известно». В этом и заключается настоящий талант: то, чему другие должны учиться, Илья уже знал, он с рождения носил в себе это знание, и то, что другие для себя открывали впервые, он уже знал и любил.

Вскоре он покидает монастырь, чтобы ехать на обучение в Италию. Там его ждет все, о чем он только ни мечтал: доброта людей, воля, веселые праздники, прекрасные церкви. «Но весной до тоски тянула душа на родину». Словно во искушение посылаются ему люди, которые уговаривают остаться. «Ты, Илья, человек неблагодарный. Твою работу будет видеть король Неаполитанский! Ты сумасшедший парень, русский Илья! Я положу тебе тысячу лир в месяц! Подумай. Придет время, и я даю тебе слово: будешь писать портрет самого святейшего папы!Честь эта выпадает редко».

Но Илья, понимая, что его место не тут, в процветающей Италии, его служение не в том, что описывает ему Терминелли, поэтому он уезжает в Россию, в свою Ляпуновку.

Там он вновь принимается за работу: расписывает стены монастыря. Вскоре приходит посмотреть на его работу барин и барыня. «И он ее увидел. Увидел нежную красоту ее – радостные глаза звезды, несбыточные, которых ни у кого нет, кроткие черты девственного лица, напомнившие ему его святую Цецилию, совсем розовый рот, детски полуоткрытый, и милой платье, падающее прямыми складками. В белом платье была новая госпожа - в первый раз видел ее Илья так близко. Юной и чистой, отроковицей показалась она ему. Белой невестой стояла она посреди церкви, с полевыми цветами».

Илья влюбляется в барыню. Вдохновленный ею, пишет он лучшие свои произведения: ее портрет, образы Неупиваемой Чаши, Георгия ПобедоносцаАнастасия была словно его муза. В ней для Ильи были олицетворены вся красота, вся гармония мира, его божественное начало. Любовь художника и Анастасии духовна, влюбленным не нужны были слова, для них довольно было мимолетного взгляда, чтобы понять чувства и мысли друг друга.

Шмелев показывает нам, какие чудеса может творить искусство, освященное любовью, как может оно исцелять. Вскоре умирает барыня, а вслед за ней и Илья, оставляя в монастыре написанную им чудотворную икону.

В повести нет переживаний, как у Гоголя, о потере таланта, нет ничего темного, злого. Преодолевая соблазны и искушения, встречающиеся на его пути, Илья верен своему призванию, он остается светлым и добрым, он сохраняет свою душу, а вместе с ней и свой дар.

Казалось, забыт художник: порос мхом могильный камень, ушел в землю, не прочитать имени Ильи на нем. Но жива светлая, несущее чудо исцеления икона – образ Неупиваемой Чаши.

Повесть И. С. Шмелева дает, как мне кажется, самый полный и ясный ответ на вопрос: каково предназначение искусства и художника. Нельзя изменять нравственному чутью в себе, быть верным отпущенному Богом дару и вопреки житейским напастям нести людям свет и красоту – таково предназначение художника.

Четыре писатели, жившие в разных странах, в разные исторические эпохи, затрагивали один и тот же круг вопросов: каким должно быть истинное искусство? Каким должен быть настоящий художник? И несмотря на различия в писательской манере, во взглядах, их идеи чрезвычайно близки. Поэтическое выражение этих мыслей находим в прекрасных стихах Бориса Пастернака:

Цель творчества – самоотдача,

А не шумиха, не успех.

Позорно, ничего не знача,

Быть притчей на устах у всех.

Но надо жить без самозванства,

Так жить, чтобы в конце концов

Привлечь к себе любовь пространства,

Услышать будущего зов.

Другие по живому следу

Пройдут твой путь за пядью пядь,

Но пораженья от победы

Ты сам не должен отличать.

И должен ни единой долькой

Не отступаться от лица,

Но быть живым, живым и только,

Живым и только- до конца.