Почему очень важно читать книги

Круг чтения и уровень читательского восприятия как способ характеристики литературного персонажа.

Давно уже устарело суждение «Книга – лучший подарок».

Недавно мне подарили книгу Татьяны Толстой « Кысь ». Меня поразила страсть к чтению, которая поглощала главного героя романа Бенедикта.

Любовь к чтению – нередкая характеристика литературного персонажа. Герой Сервантеса, бедный идальго (дворянин) Алонсо Кихано, начитавшись рыцарских романов, решает стать странствующим рыцарем и повторить подвиги Амадиса Галльского, прославленного героя рыцарской литературы. Своё имя он меняет на более звучное Дон Кихот, с грехом пополам подбирает себе старые копьё и щит и верхом на измождённой кляче, названной им Росинантом, отправляется на поиски приключений. Прекрасной дамой он называет крестьянку, Альдонсу Лоренсо, и ради неё готов отдать жизнь. Немудрено, что и остальные явления окружающей действительности он переосмысливает самым фантастическим образом: ветряные мельницы принимает за великанов, размахивающих руками, стадо баранов – за войско во главе с волшебником.

Но, задуманный в рамках пародии, образ Дон Кихота постепенно перерастает их, обретает большое положительное философское содержание. Со времён испанского возрождения Дон Кихот – символ благородства и добродетели, бескорыстия и гуманизма.

Со временем на страницах литературных произведений появляется «Его величество читатель». Пушкин обращается к нему так:

Прими собранье пёстрых глав,

Полусмешных, полупечальных,

Простонародных, идеальных,

Небрежных плод моих забав

Читателя – друга сменяет «насмешливый читатель» или даже недруг. «Мы», «наш» объединяют и время автора и читателя. Читатель мыслится автором как человек, отлично знающий быт и нравы эпохи создания романа. Обращение к читателю постоянно напоминают ему о литературности всего происходящего, о том, что сюжет Онегина и Татьяны – лишь плод фантазии, материализовавшийся «смутный сон» автора. Сон, удивительно похожий на жизнь

Пушкинские персонажи представлены на фоне важнейших литературных типов эпохи в сопоставлении или противопоставлении с ними.

Жизнь Татьяны – волшебный сон, навеянный сентиментальными романами о безукоризненной добродетели и о коварном, но обаятельном зле. Ей рано нравились романы;

Они ей заменяли всё;

Она влюблялася в обманы

И Ричардсона, и Руссо.

Не таков вовсе Онегин, которого

Лорд Байрон прихотью удачной

Облёк в унылый романтизм

И безнадёжный эгоизм.

Не случайно в кабинете Онегина «и лорда Байрона портрет, и столбик с куклою чугунной под шляпой, с пасмурным челом, с руками, сжатыми крестом».

Известно, что первоначальный вариант библиотеки Онегина подчёркивал широту его интересов (Руссо, Робертсон, Мабли, Гольбах, Вольтер, Гельвеций, Локк, Фонтенель, Дидро, Лукреций). В окончательном тексте XXII строфы всё перечисление было заменено ссылкой на Байрона («Певец Гяура и Жуана») и обезличенным указанием на «два - три романа, В которых отразился век». Эта последняя характеристика исключала «Мельмота – скитальца» и романы Вальтера Скотта, заставляя полагать, что в кабинете Онегина Татьяна читала «Рене» Шатобриана и «Адольфа» Б. Констана.

Хранили многие страницы

Отметку резкую ногтей

Глаза внимательной девицы

Устремлены на них живей.

Татьяна видит с трепетаньем,

Какою мыслью, замечаньем

Бывал Онегин поражен,

В чем молча соглашался он.

На их полях она встречает

Черты его карандаша.

Везде Онегина душа

Себя невольно выражает

То кратким словом, то крестом,

То вопросительным крюком.

Художественный текст предоставляет вероятному читателю испытание на сочувственную открытость, на способность сопереживания заключенным в произведении идеям, героям, событиям. Читатели - самые что ни на есть реальные участники литературного процесса. Своими предпочтениями и вкусами мы опосредованно влияем на ход дел в самой литературе, на творческий процесс, на судьбы литературных произведений.

Чем шире становится круг читателей России, тем отчетливее обнаруживается его внутренняя неоднородность. В знаменитом цикле статей Белинского о Пушкине содержится ряд выразительнейших характеристик устойчивых читательских типов, сложившихся уже в первой трети XIX века.

Критик запечатлел и сильные и слабые социально-психологические приметы русской публики, проницательно разглядев «староверов» и «верхоглядов», «детей известной доктрины» и «людей движения».

Староверы-люди привычки, благоговеющие перед авторитетами

Мудрое правило «верхоглядов»: «Все новое хорошо, потому что оно новое, а все старое дурно, потому что оно старое».

Если староверы – люди привычки, то «верхогляды» - поборники моды.

И те, и другие лишены собственного мнения, как лишены и самой потребности в настоящем искусстве.

Сознательное отношение к авторитетам отличает «детей известной доктрины, известного учения, известной мысли».

Большего уважения, по Белинскому, достойна другая однородность – «люди движения». Им по-настоящему дорого новое литературное явление, они по достоинству способны его оценить, но в увлечении достигают крайностей и готовы отрицать «всякую заслугу со стороны прежних писателей».

Белинский предложил свои объяснения наиболее распространенным порокам читательского восприятия.

Это прежде всего поверхностный, наивно-буквалистский взгляд на книгу.

«Смешны и жалки те глупцы, которые смотрят на поэзию, как на искусство втискивать в размеренные строчки с рифмами разные нравоучительные мысли».

Другой порок – чтение предвзятое. В этом случае они навязывают художнику свои представления, мерки, идеалы.

Гете где-то сказал: «Какого читателя желаю я? – такого, который бы меня, себя и целый мир забыл и жил бы только в книге моей».

В современной литературе появился «другой» читатель. В романе Татьяны Толстой «Кысь» читаем:

« Всё у Бенедикта в книгах, словно бы в тайнах коробах, свёрнутое, схороненное лежит: и ветер морской, и луговой, и ненастный, и снеговой, и который зефиром звать, и синий, и песчаный! Ночи беззвёздные и ночи страстные, ночи бархатные и ночи бессонные! Южные, белые, розовые, сладчайшие, иссушающие! Звёзды золотые, серебряные, голубые, зелёные, как соль морская, и бегучие, и падучие, и зловещие, и алмазные, и одинокие, и бедой грозящие, и путеводные, слышь – и путеводные! Все ладьи всех морей, все поцелуи, всё острова, дороги все и города, куда дороги те ведут, все городские ворота, щели и лазы, подземелья, башни, флаги, все кудри златые, все косы черные как смоль, оружья гром и бряцание, облака, степи, да опять ветры, да опять моря да звёзды. Ничего ему не надо, все тута!

Богач – вот он кто. Бо – гач! Бенедикт подумал про себя: «богач» - сам засмеялся. Визгнул даже. Сам себе мурза! Салтан! Все у меня в руке, в кулаке, в буковках малых: и природа вся неохватная, и жизни людские! Стар и млад и красавицы несусветные!»

Из уст Бенедикта звучит гимн книге: « Ты, Книга, чистое мое, светлое мое, золото певучее, обещание, мечта, зов дальний, -

О, призрак нежный и случайный,

Опять я слышу давний зов,

Опять красой необычайной

Те манишь с дальних берегов!.

Ты, Книга! Ты одна не обманешь, не ударишь, не обидишь, не покинешь!

Тихая - а смеешься, кричишь, поешь; покорная – изумляешь, дразнишь, заманиваешь; малая – а в тебе народы без числа; пригоршня буковок, только-то, а захочешь – вскружишь голову, запутаешь, завертишь, затуманишь, слезы вспузырятся, дыхание захолонет, вся-то душа, как полотно на ветру, взволнуется, волнами восстанет, крылами взмахнет! А то чувство какое бессловесное в груди ворочается, стучит кулаками в двери, в стены: задыхаюся! выпусти! – а как его, голое-то, шершавое, выпустишь? какими словами оденешь? Нет у нас слов, не знаем! Как все равно у зверя дикого, али у слеповрана, али русалки – нет слов, мык один! А книгу раскроешь – и там они, слова, дивные, летучие:

О, город! О, ветер! О, снежные бури!

О, бездна разорванной в клочья лазури!

Я здесь! Я невинен! Я с вами! Я с вами!.

Али желчь, и грусть, и горесть, и пустота глаза осушат, и тоже слов ищешь, а вот они»

Но стоит познакомиться со списком прочитанных Бенедиктом книг: «тут «Северный вестник», тут «Вестник Европы». «Русское богатство», «Урал», «Уральские огни», «Пчеловодство»тут нет «Знамя», «Новый мир», «Литературият Башкортостон», читал, Тургенев – читал, Якуб Колас - читал, Михалков, Петрарка, Попов, другой Попов, Попцов, Попеску, «Попка- дурак. Раскрась сам», «Илиада», «Электрическая тяга»- читал, «С ветром споря», «Справочник партизана», Сартр, Сартаков, «Сортировка бытового мусора», Софокл, «Совморфлоту- 60 лет», «Гуманистические аспекты творчества Шолохова», «Русско-японский политехнический словарь»- читал, читал, читал», как приходишь в недоумение. Какая неразборчивость! Рядом с энциклопедиями – книжка–раскраска, с шедеврами русской и зарубежной литературы – пособие по сортировке мусора!

Причину «всеядности» Бенедикта поняли и объяснили читателям «прежние»: « Никита Иванович посмотрел на Лев Львовича, из диссидентов, а Лев Львович, из диссидентов, смотрел в окно:

- Тебе рано. Ты ещё азбуку не освоил. Дикий человек

- Я не освоил?! Я?! Да я!. Да ить!. Да я знаете, сколько книг перечитамши? Сколько переписамши?!

-Да хоть тыщу.

-Больше!

-хоть тыщу, все равно. Читать ты, по сути дела, не умеешь, книга тебе не впрок, пустой шелест, набор букв. Жизненную, жизненную азбуку не освоил!

Вот уж сказали. То есть как же? Азбуку-то. Вот есть «аз» «слово», «мыслете» «ферт» тоже

- Есть и «ферт», а есть и «фита», «ять», «ижица», есть понятия тебе недоступные: чуткость, сострадание, великодушиечестность, справедливость, душевная зоркость

Именно по отношению к книге автор разделила свои персонажи на «прежних», «перерожденцев» и тех, у кого после взрыва «Последствия» всякие: «у кого руки словно зеленой мукой обметаны, будто он в хлебеде рылся, у кого жабры; у иного гребень петушиный али еще что. »

Причина – болезнь в головах, Болезнь – невежество людское, дурь, своеволие, темнота

«Нравственные законы предопределены, прочерчены алмазным резцом на скрижалях совести! Огненными буквами – в книге бытия! И пусть эта книга скрыта от наших близоруких глаз, пусть таится она в долине туманов, за семью воротами, пусть перепутаны её страницы, дик и невнятен алфавит, но всё же есть она, юноша! Светит и ночью! Жизнь наша, юноша, есть поиск этой книги, бессонный путь в глухом лесу, блуждание на ощупь, нечаянное обретение! И наш поэт, скромный алтарь коему мы с тобой воздвигаем, знал это, юноша! все он знал! Пушкин – наше все: и звездное небо, и закон в груди!»- наставлял Никита Иванович.

Познавшие этот нравственный закон, «прежние», обрели бессмертие. «Перерожденцы» же, вспоминая о прежней жизни, ни разу не назовут книгу: «я домой пришел, все культурно, полы польским лаком покрыты!»

Пренебрегавшие жизнью духовной, «перерожденцы» лишились в конце концов и жизни физической, а подвергшийся казни, сожженный Никита Иванович, возрожденный из пепла, «черный как Пушкин», утверждает о жизни: «Кончена – начнем другую».

В своём интервью газете «Московские новости» Татьяна Толстая говорит: «Когда культура осыпается, как штукатурка, и каменный век пятнами идёт по всей территории нашей великой державы, человек убавляет своё человеческое присутствие, становится все менее и менее нравственным»

- При том, что вы описываете общество полуграмотное, одичавшее, ваш роман – своего рода гимн книге, она у вас и символ неосознанного протеста, и знак надежды.

-Люблю я ее, книгу.

- Но на каждом шагу слышишь, что книга уже не играет прежней роли.

- Играет, играет. Пугающе большую роль играет книга в нашей жизни. В голодные годы – конец 80-х, начало 90-х, когда нечего было есть, кроме пластмассы, да и на ту денег не было, кто бы мог вообразить, чтобы читали книги в таком количестве? А помните, какие были тиражи у «Нового мира»? Полтора миллиона. Где эти люди? Полегли в боях? Сейчас много читают дряни, слов нет, но и хорошее читают и издают. Бывает, зазеваешься, - а тираж раскуплен. А кто мешает народу прочесть хорошую книгу? Да никто. Враги тут что-то давно не проходили. Но каждый делает свой выбор, и такой странный. Впрочем, я «культурного» читателя наизусть знаю, надоел он мне, я сама такая. Мне интереснее читатель дикий, невежественный, чтобы мозг был как заросший пруд. Таинственный, как шимпанзе или удод. »

Образ героя, как правило, занимает центральное место в художественном произведении. Исследуя его, мы обращаем внимание на портрет, речь, мир вещей, характеризующий персонаж, поступки, сны, особенности воспитания, самооценку и оценку его другими персонажами. Не следует пренебрегать и такой характеристикой, как круг чтения и уровень читательского восприятия, особенно на рубеже веков, когда среди способов воздействия на читателя все чаще встречаются прямые и косвенные обращения к литературной и общекультурной памяти адресата.

XXI век – век информационного взрыва, когда на планете накопилось такое количество знания, что человеческой жизни может не хватить для освоения всего, что создано умом и фантазией людей. Останется ли место в этом мире для книги? Это зависит от нас и от нашего умения читать, найти «свою книгу».