Германия Марины Цветаевой

Марина Цветаева — одна из неугасаемых звезд поэзии XX века. Она всегда оставалась верна себе, голосу своей совести, голосу своей музы, которая ни разу «добру и красоте не изменила». Вся лирика Цветаевой — это непрерывное объяснение в любви к людям, к миру и к конкретному человеку. Живость, внимательность, способность увлекаться и увлекать, горячее сердце, жгучий темперамент — вот характерные черты лирической героини Цветаевой, а вместе с тем и ее самой. Она написала сотни стихов, пьес, более десяти поэм, критических статьей, мемуаров, в которых Цветаева сказала все о себе самой. Можно лишь преклониться перед гением Цветаевой, создавшей совершенно неповторимый поэтический мир и свято верившей в свою музу. Ее стихи пронзают душу, заставляют задуматься о бренности существования и о непреходящих ценностях, взглянуть на мир ее глазами и удивиться его красоте, принять окружающее таким, какое оно есть.

С чего же начинается путь Цветаевой? Где истоки её бунтующего ума, её безудержного преизбыточного воображения? Ответить на эти вопросы непросто. И всё же самое первое, о чём нельзя не вспомнить, говоря о несомненных и сильных «влияниях», подчинивших себе Цветаеву с раннего детства, - это Германия, романтический германский мир.

Любовь к Германии была привита Цветаевой её матерью, Марией Мейн, происходившей (по отцовской линии) из семьи остзейских немцев. Она была художественно одарённой натурой, музыкантшей, ученицей Рубинштейна. «От матери я унаследовала Музыку, Романтизм и Германию», - подчеркивала Цветаева. С детства Марина восхищалась гениальной музыкой великих немцев, в особенности Рихарда Вагнера, любимца баварского короля Людовику.

В доме Цветаевых, как и во многих русских интеллигентных семьях, были гувернантки; приходили учителя и репетиторы. Марина сызмальства привыкла к звучанию немецкой и французской речи. Впоследствии немецкий язык стал для неё почти родным. Стихи Цветаева начала писать с шести лет, причём не только по-русски, но и по-французски и по-немецки.

Рано открылся Марине Цветаевой мир романтической немецкой литературы, сначала в переводах В. А. Жуковского, а затем – в подлинниках. Мария Александровна часто читала девочкам вслух сказки братьев Гримм, произведения Гофмана («Щелкунчик»), Гауфа («Лихтенштейн»), де ла Мотт Фуке («Ундина»). Позднее Марина узнала и полюбила других немецких авторов: Гёте, Гейне, Гельдерлина. «Неизмеримо больше Толстого люблю – Гёте Русского страдания мне дороже гётевская радость, а русского метания – его уединение», - писала Цветаева в своем дневнике.

В 1902 году М. А. Мейн, страдавшая чахоткой, вместе с дочерьми покидает Россию. Вскоре семья переезжает в Германию, во Фрейбург, - врачи рекомендовали Марии Александровне горный воздух Шварцвальда. Марина с сестрой Анастасией поселились во фрейбургском пансионе сестёр Бринк. Именно здесь, в Шварцвальде, юная Марина раз и навсегда безоглядно увлеклась Германией. «Как я любила, - вспоминала Цветаева много лет спустя, - с тоской любила! до безумия любила! – Шварцвальд!

Золотистые долины, гулкие, грозно-уютные леса – не говорю уже о деревни, с надписями на харчевенных щитах: «Zum Adler», «Zum Löwen»». Тишина хвойного леса, запах смолы, мелодично журчит ручей, заросший густым кустарником, а солнце почти не проходит сквозь плотные кроны деревьев - "благоуханный край".

Этому прекрасному месту Цветаева посвятила одно из своих стихотворений, которое называется «Сказочный Шварцвальд»:

Ты, кто муку видишь в каждом миге,

Приходи сюда, усталый брат!

Все, что снилось, сбудется, как в книге-

Темный Шварцвальд сказками богат!

Все людские помыслы так мелки

В этом царстве доброй полумглы.

Здесь лишь лани бродят, скачут белки.

Пенье птиц. Жужжание пчелы.

Погляди, как скалы эти хмуры,

Сколько ярких лютиков в траве!

Белые меж них гуляют куры

С золотым хохлом на голове.

На поляне хижина-игрушка

Мирно спит под шепчущий ручей.

Постучишься - ветхая старушка

Выйдет, щурясь от дневных лучей.

Нос как клюв, одежда земляная,

Золотую держит нить рука, -

Это Waldfrau, бабушка лесная,

С колдовством знакомая слегка.

Если добр и ласков ты, как дети,

Если мил тебе и луч, и куст,

Все, что встарь случалося на свете,

Ты узнаешь из столетних уст.

Будешь радость видеть в каждом миге,

Всe поймешь: и звезды, и закат!

Что приснится, сбудется, как в книге, -

Темный Шварцвальд сказками богат!

В Шварцвальде она с головой погружается в уже хорошо знакомую ей стихию немецкой речи, в мир германских легенд и преданий, сказок и песен. Во Фрейбурге Марина принялась за чтение немецких книг «с наслаждением жарким и поглощённым». Её самая любимая книга тех времён – «Лихтенштейн» В. Гауфа. С этой великолепной книгой у Цветаевой ассоциируется её детство, проведённое в Германии.

В это время она пишет стихотворение «Как мы читали „Lichtenstein“»

Тишь и зной, везде синеют сливы,

Усыпительно жужжанье мух,

Мы в траве уселись, молчаливы,

Мама Lichtenstein читает вслух.

В пятнах губы, фартучек и платье,

Сливу руки нехотя берут.

Ярким золотом горит распятье

Там, внизу, где склон дороги крут.

Ульрих - мой герой, а Георг - Асин,

Каждый доблестью пленить сумел:

Герцог Ульрих так светло-несчастен,

Рыцарь Георг так влюбленно-смел!

Словно песня - милый голос мамы,

Волшебство творят ее уста.

Ввысь уходят ели, стройно-прямы,

Там, на солнце, нежен лик Христа.

Мы лежим, от счастья молчаливы,

Замирает сладко детский дух.

Мы в траве, вокруг синеют сливы,

Мама Lichtenstein читает вслух.

Увлечённость, почти одержимость Германией бурно проявилась у Цветаевой в 1914 – 1915 годах – в связи с началом мировой войны. В самый разгар охватившей тогда Россию антигерманской истерии Цветаева пишет стихотворение о Германии – открытый вызов господствующему мнению и дань восхищённой признательности любимой стране:

Ты миру отдана на травлю,

И счета нет твоим врагам,

Ну, как же я тебя оставлю?

Ну, как же я тебя предам?

И где возьму благоразумье:

"За око - око, кровь - за кровь",

Германия - мое безумье!

Германия - моя любовь!

Ну, как же я тебя отвергну,

Мой столь гонимый Vaterland

Где все еще по Кенигсбергу

Проходит узколицый Кант,

Где Фауста нового лелея

В другом забытом городке-

Geheimrath Goethe по аллее

Проходит с тросточкой в руке.

Ну, как же я тебя покину,

Моя германская звезда,

Когда любить наполовину

Я не научена, - когда, -

- От песенок твоих в восторге -

Не слышу лейтенантских шпор,

Когда мне свят святой Георгий

Во Фрейбурге, на Schwabenthor.

Когда меня не душит злоба

На Кайзера взлетевший ус,

Когда в влюбленности до гроба

Тебе, Германия, клянусь.

Нет ни волшебней, ни премудрей

Тебя, благоуханный край,

Где чешет золотые кудри

Над вечным Рейном-Лорелей.

Через несколько лет это стихотворение перевёл на немецкий язык Джозеф Мюллер, выходец из буржуазной швейцарской семьи:

Die ganze Welt schleißt sich zusammen, verfolgt mit ihrem Hasse dich.

Wie, sollte ich dich auch verdammen, wie, ließe ich dich auch im Stich?

Wie es mich denn zur Einsicht triebe:

«Auge um Auge – Zahn um Zahn», wo du doch, Deutschland, meine Liebe, wo du doch, Deutschland, bist mein Wahn!

Wie sollte ich denn bloß dich lassen, mein so gehetztes Vaterland, wo schmalgesichtig durch die Gassen von Königsberg geht jetzt noch Kant, wo einen neuen Faust im Gehen umhegt, sein Stöckchen schwingen lässt

Geheimrat Goethe in Alleen

Von einem andern kleinen Nest.

Wie sollte je für mich verblassen dein lichter Glanz, mein deutscher Stern?

Nein, eine Hälfte auszulassen von meiner Liebe liegt mir fern.

Mich schreckt kein Sporenklirren, weil ich an deine Liedchen mich verlor, weil mir ein Heiliger Georg heilig zu Freiburg ist am Schwabentor, weil mich in seinem Aufwärtsdrange auch nicht des Kaisers Schnurrbart stört, ich bis zum Grab nach dir verlange, mein Herz auf dich, mein Deutschland, schwört.

Kein Land so klug, so wunderbar ist, wohlduftend wie von Spezerein, es kämmt ihr goldenes Lockenhaar sich die Lorelei am ewigen Rhein.

В этих строках не следует иного содержания, кроме поэтического. Цветаева меньше всего стремилась восславить кайзеровскую Германию с её воинственным духом (ей, поэту, была вообще чужда любая политика, любая государственность). Предметом её обожания всегда оставалась другая Германия – «волшебная и премудрая», край Гёте и Канта, Фауста и Лорелеи. Здесь Цветаева упоминает Швабентор - ворота в Швабию. Они расположены в самом живописном районе Фрейбурга: по берегу реки, вдоль старинных домов, старых разросшихся каштанов и тополей. С обратной стороны для защиты от врагов на них изображён Святой Георгий - покровитель города. Через несколько лет этим именем Цветаева назовёт своего любимого и единственного сына.

Также в этом стихотворении встречается имя великого немецкого учёного и философа Имануила Канта. Он родился и провел всю жизнь в Кёнигсберге, принадлежавшем в то время Прусскому королевству (после Великой Отечественной войны, согласно мирному договору, Кёнигсберг вошёл в состав СССР и был переименован в Калининград). Кант был с детства слаб здоровьем. Но он целенаправленно работал над собой и смог победить недуги. Избавиться от болезни помог уникальный распорядок жизни, который Кант создал сам. В течение всей своей долгой жизни Кант педантично выполнял придуманные им самим правила. Ложился спать в 10 часов вечера, вставал ровно в 5 утра. Ел один раз в день, но долго – несколько часов, сочетая трапезу с беседой (он любил принимать гостей к обеду). Гулять ходил в любую погоду в одно и тоже время – местные жители даже сверяли по нему часы. Когда-то Кант не вышел на прогулку (увлёкся чтением книги Жана Жака Руссо), соседи подумали, что он умер. На улице философ старался не разговаривать, чтобы вдыхать воздух исключительно через нос. Жители Кёнигсберга называли Канта «маленьким философом». Невысокий, тщедушный, «узколицый», он тем не менее обладал упорством и сильной волей. Кант ни разу не покидал окрестности Кёнигсберга. Принципиальный и верный себе, он отклонял все местные предложения из других университетов, предпочитая более скромные должности в родном Кёнигсберге.

Марина Цветаева смогла удивительно точно передать всё вышесказанное всего лишь в двух строчках:

Где все еще по Кенигсбергу

Проходит узколицый Кант

Мы видим, что для Цветаевой всё осталось по-прежнему: тихий Кёнигсберг и вечный гений. Всё, как 100 лет назад

Марина Цветаева упоминает красивую легенду о златокудрой Лорелеи. Она и сейчас сидит на скале, над самой водой, и так же расчесывает свои длинные волосы. А сверху открывается захватывающий дух вид на просторы Рейна.

Временные и пространственные границы в стихотворении размыты – Цветаева хочет сказать, что над «её Германией» не властно время, что она защищает «свою Германию», а не оправдывает кайзера Вильгельма II, правившего во время Первой Мировой войны. Император Германии пользовался незавидной репутацией у населения страны. Его считали бездушным, сумасбродом, солдафоном, человеком, способным на низость. Когда осенью 1918 г. в Германии свершилась революция и кайзер бежал в Голландию, то на его родине появились утверждения о том, что он был психически больным человеком.

Цветаева же всегда была вдали от политики. Поэтому она не злиться на кайзера. В тот момент своей жизни, Цветаева была уверена, что простит своей любимой стране всё, что бы ни случилось:

Когда меня не душит злоба

На Кайзера взлетевший ус,

Когда в влюбленности до гроба

Тебе, Германия, клянусь.

Цветаева не раз подчёркивала, что у неё «своя» Германия. «Во мне много душ. Но главная моя душа — германская. Во мне много рек, но главная моя река — Рейн. Вид готических букв сразу ставит меня на башню: на самый высший зубец! Какое великолепие! В германском гимне я растворяюсь», - писала Цветаева.

Первую мировую войну, начавшуюся в сентябре 1914 г. , она восприняла как взрыв ненависти против дорогой с детства её сердцу Германии. Надвигающаяся историческая буря породила у неуемной бунтарки Цветаевой не свойственное ей стремление к тишине и уюту. «Франция для меня легка, Россия - тяжела, Германия - по мне. Германия – точная оболочка моего духа Германия – моя плоть: её реки – мои руки, её рощи – мои волосы, она вся – моя, и я вся – её!» («Frankreich ist mir zu leicht, Russland zu schwer, Deutschland angemessen - der alte Stamm, die Eiche, heilige Eiche. Deutschland ist die passende Hülle für meinen Geist, Deutschland – mein Leib: seine Ströme – meine Hände, seine Haine – mein Haar, es ist ganz mein und ich ganz – sein!»). Это признание Цветаевой относится к 1919 году, когда в тяжких условиях революционного времени, в голодной и опустошённой Москве, она записывала в дневник свои сокровенные мысли о Германии. Именно в этих заметках впервые встречается имя Рильке.

В течение нескольких лет Рильке с воодушевлением изучал русский язык и русскую историю, переводил на немецкий язык произведения Ф. М. Достоевского и А. П. Чехова. Недаром великий немецкий поэт, сказал однажды, что Россия "не имеет границ ни на западе, ни на востоке, она граничит только вверх - с Богом». «То, что Россия — моя родина, это одно из великих и таинственных определенностей моей жизни», - писал он в своём дневнике.

Цветаева была не только читательницей, но и горячей поклонницей Рильке. Решающую роль в знакомстве Цветаевой с Рильке сыграл Борис Пастернак, с юных лет – страстный почитатель его поэзии. А его отец, Леонид Пастернак, встречался и переписывался с Рильке. Цветаева считала Пастернака первым поэтом России и единственным, кто был ей по-настоящему близок. «Нас с ним роднят общие германские корни», - писала она в своем дневнике. К тому же, именно по просьбе Пастернака, Рильке послал Цветаевой письмо и две свои книги: «Дуинезские элегии» и «Сонеты к Орфею». Так началась переписка двух гениев.

Цветаева оценивала Рильке как «лучшую Германию». Если Борис Пастернак был для Марины Цветаевой равным, то этого нельзя было сказать о Райнере Рильке, который существовал для нее в поднебесье - неким божеством, был наравне с Гете - Орфеем явившемся в Германии. Цветаевой был близок образ Орфея – легендарного певца и музыканта, покорявшего своим искусством и людей, и богов. В литературе последнего столетия миф об Орфее занимает особое место; к нему обращались и Рильке, и Цветаева. Запечатленный в лирике Цветаевой, образ Орфея присутствует в её письмах к Рильке и в её размышлениях о германском поэте. Рильке, конечно, не подозревал, что, прислав поэтессе свои «Сонеты к Орфею», он словно задел одну из цветаевских струн, родственную ему по своей тональности (и немедленно зазвучавшую ему в ответ). Пройдёт время, и сам Рильке примет в глазах Цветаевой облик богоподобного, бессмертного Орфея. Цветаева преклонялась перед Рильке как перед человеком, наделённым незаурядным поэтическим даром, как перед выдающимся, исключительным, талантливым поэтом. Она была склонна видеть в нём «мага», «небожителя», «ангела». "Вы воплощенная поэзия. Вы - то, из чего рождается поэзия и что больше ее самой - Вас", - пишет она "самому любимому на земле" - Райнеру Мария Рильке, и словно задыхается от счастья; и слова ее будто бы и не слова, но стихия.

Рильке тоже был покорён «удивительной Мариной», отнёсся к ней с глубочайшим доверием и участием. Он написал ей однажды:

«Ты удивительная, Марина.

Ты всегда права, Марина.

и в этом — твоё беспрерывное право на бесконечность. Ты — большая звезда!

Между поэтами сразу же возникает чувство полного взаимопонимания, определившего стиль и подтекст их диалога. Переписка Цветаевой и Рильке подобна разговору людей, словно посвящённых в одну и ту же тайну. Стороннему читателю приходиться подолгу вдумываться в их письма и стихотворные строчки. Каждый из них видел в другом истинного поэта, родственного ему по духу и равного по силе. Но всё же, несмотря на их духовное родство, поэтов отделяли друг от друга тысячи километров Рильке, как и Цветаева, тоже предвидел трагический финал:

Durch alle Welten, durch alle Gegenden anallen Wegenden

Das ewige Paar der sich - Nie - Begegnenden

Через все миры, через все края - по концам дорог

Вечные двое, которые - никогда - не могут встретиться.

У Рильке есть очень красивое стихотворение «Herbsttag»:

Herr: es ist Zeit. Der Sommer war sehr gross.

Leg deinen Schatten auf die Sonnenuhren, und auf den Fluren lass die Winde los.

Befiehl den letzten Fruechten voll zu sein; gieb ihnen noch zwei suedlichere Tage, draenge sie zur Vollendung hin und jage die letzte Suesse in den schweren Wein.

Wer jetzt kein Haus hat, baut sich keines mehr.

Wer jetzt allein ist, wird es lange bleiben, wird wachen, lesen, lange Briefe schreiben und wird in den Alleen hin und her unruhig wandern, wenn die Blaetter treiben.

А его перевод я попыталась сделать сама:

Осенний день

Господь: Пора. Как много было лета!

На солнечных часах брось отблеск света,

И в небесах пусть всё гудит от ветра.

Вели последним фруктам всласть дозреть.

Дай им ещё два дня хотя бы знойных.

Гони их к совершенству, недостойных,

Чтоб терпкой крепости в вино послать успеть.

Кто не построил дом - тот не построит.

Кто одинок - надолго оставаться.

Читать, писать, в тревоге просыпаться,

Аллеями без цели и покоя

Бродить, где листья медленно кружатся.

Почти восемь месяцев Цветаева жила мечтою о встрече с Рильке. Но естественное желание видеть Рильке вступало в противоречие с её убеждением о роковой предопределённости «не-встречи» любящих. Однако подлинный драматизм их несостоявшейся встречи заключался в другом: безмерно погрузившись в сотворённую ей атмосферу духовного общения с Рильке, Цветаева не увидела главное, о чём он писал ей – его тяжкий смертный недуг. Деликатные попытки Рильке обратить внимание Цветаевой на то, что с ним происходит, уязвляли её и воспринимались ею как желание поэта отгородиться от её чувств ради своего душевного комфорта. Она слышала лишь зов Орфея, но голос страдающего больного человека не достигал её слуха. Таков, должно быть, закономерный финал безоглядного романтического «жизнетворчества».

Смерть Рильке была для Цветаевой страшным ударом, от которого она никогда уже не могла оправиться. Действительно: всё, что Цветаевой было так дорого (Германия, поэзия, немецкий язык) и что, казалось ей, на какой-то миг воплотилось в Рильке, в его стихах, письмах и личности, внезапно перестало существовать. Рухнули её надежды на скорое свидание с любимым поэтом, рассыпались её планы, которым она внутренне придавала огромное значение. «За Рильке наше время будет земле – отпущено. Он нам также необходим, как священник на поле битвы: чтобы за тех и за других, за них и за нас: о просвещении ещё живых и прощении павших – молиться» - писала в своём дневнике Цветаева. А через некоторое время появилась еще одна её поэма на немецком языке – «На смерть Рильке». Когда на Марину Ивановну обрушивался удар, она, чтобы удержаться в этой жизни, инстинктивно хваталась за перо и бумагу.

Личная драма Цветаевой переплелась с трагедией века. XX век потряс мир ещё одной мировой войной, которая в сознании Марины Цветаевой отождествлялась с Германией. Она увидела звериный оскал фашизма - и успела проклясть его. Победа гитлеризма в Германии, гибель Испанской республики, мюнхенская измена - все это вызвало в душе Цветаевой страстный протест. Последнее, что Цветаева написала в эмиграции, - цикл гневных антифашистских стихов. Цветаева не только осуждает, но и высказывает ненависть к фашизму. «Фашизм страшнее любого татарского ига», - сказала однажды она. В 1939 году она пишет стихотворение «Германии»:

О, дева всех румянее

Среди зеленых гор —

Германия!

Германия!

Германия!

Полкарты прикарманила,

Астральная душа!

Встарь — сказками туманила,

Днесь — танками пошла.

Пред чешскою крестьянкою —

Не опускаешь вежд,

Прокатываясь танками

По ржи ее надежд?

Пред горестью безмерною

Сей маленькой страны,

Что чувствуете, Германы:

Германии сыны??

О мания! О мумия

Величия!

Сгоришь,

Германия!

Безумие,

Безумие

Творишь!

С объятьями удавьими

Расправится силач!

За здравие, Моравия!

Словакия, словачь!

В хрустальное подземие

Уйдя — готовь удар:

Богемия!

Богемия!

Богемия!

Наздар!

Это гневное стихотворение теперь обращено против Германии. Цветаева написала его еще до вступления России в войну, когда Сталин ухмылялся в усы, глядя на карту Европы, половина которой уже была порабощена Германией. И отозвал ее мужа в Россию, где он спустя короткое время был репрессирован. Оголтелый прагматизм и хамское ханжество, возведенная в абсолют жажда наживы и манипулирование ближними и дальними, деструкция традиционных ценностей и культ бездумности — все это, увы, своеобразные принципы современной цивилизации, ее роковые «краеугольные камни». В последние столетия Европа построила мир, в котором то ли «боги удалились» (Гельдерлин), то ли вообще «Бог умер» (Ницше). Возможна ли в таком мире настоящая высокая поэзия и если да, то что означает сам факт ее присутствия?

Страдая от невозможности помочь любимой стране, поэт отворачивается от людей, способных совершить такое злодеяние. Цветаева не хочет жить в мире подлости и жестокости и снова уходит в себя. Она даже готова пожертвовать самым ценным, что у нее есть – талантом поэта, чтобы только не видеть, не чувствовать эту боль. С Германией рухнуло прибежище ее «немецкой души», жить было больше нечем и кто знает, быть может, именно это явилось одной из причин её самоубийства.

Сегодня Цветаеву знают и любят миллионы людей — не только у нас, но и во всем мире. Ее поэзия вошла в культурный обиход, сделалась неотъемлемой частью нашей духовной жизни. Иные стихи кажутся такими давними и привычными, словно они существовали всегда — как русский пейзаж, как рябина у дороги, как полная луна, залившая весенний сад, и как извечный женский голос, перехваченный любовью и страданьем.