Культура  ->  Музыка  | Автор: | Добавлено: 2015-03-23

Северный период в жизни и творчестве А. М. Городницкого

Александр Моисеевич Городницкий - замечательный российский поэт и учёный. Многие годы занимается изучением магнитного поля Земли, 17 лет работал на Крайнем Севере. Стихи А. Городницкий начал писать ещё в школе, песни - в первых экспедициях. Так в 1960-е годы, находясь в экспедиции на корабле <<Крузенрштерн>>, написал знаменитую композицию <<Атланты>>, ставшую своеобразным гимном людей, которые посвятили себя изучению неизведанных земель.

Городницкого по праву считают легендой отечественной авторской песни и называют одним из самых ярких представителей поколения шестидесятников. Сам он девизом своей деятельности сделал слова <<смысл науки в поиске, смысл творчества - во вдохновении>>. Песни А. Городницкого поёт вся страна. Люди чаще всего не знают имени автора, считая эти произведения народными. Городницкий написал несколько сотен песен, стихов - значительно больше.

А. М. Городницкий - профессор, академик РАЕН, учёный-океанолог с мировым именем, поэт и композитор, председатель Ассоциации российских бардов. Он выпустил около 50 альбомов, является автором 28 книг стихов и мемуарной прозы. Опубликовал более 260 научных работ, в том числе 8 монографий, посвящённых геологии и геофизике океанического дна.

Родился Александр Моисеевич 20 марта 1933 года в Ленинграде, в семье служащих. Отец - Городницкий Моисей Афроимович (1908 года рождения). Мать - Городницкая Рахиль Моисеевна (1908 г. рожд. ). Супруга - Наль Анна Анатольевна (1942 г. рожд. ). Сын - Городницкий Владимир Александрович (1955 г. рожд. ).

Александр Городницкий - житель блокадного Ленинграда.

Стихи Александр начал писать ещё в школе. Из воспоминаний: <<. вместе с другом Володей Михайловским, отобрав несколько рисунков, отправились записываться в художественный кружок, при Ленинградском Дворце пионеров. Володя, которому не хотелось записываться в кружок одному, уговорил и меня. Мы долго ходили по коридорам второго этажа в поисках <<художественной студии>>, увидели, наконец, надпись <<Студия рисования>>, но двери оказались запертыми. Выяснилось, что сегодня среда, а занятия бывают только по вторникам и четвергам. Обескураженные, мы повернули обратно, и когда уже дошли до конца коридора, я увидел приоткрытую дверь, за которой звучали стихи. Я подошёл поближе и прислушался. Это были очень красивые и совершенно мне неизвестные стихи, как потом оказалось - Вийона. Читал их негромким глуховатым голосом невысокий, стройный и курчавый черноволосый мужчина в толстых роговых очках и тёмной гимнастёрке без погон, перехваченной в талии широким офицерским ремнём (как потом выяснилось, Ефим Григорьевич Эткинд). На столе перед ним лежала толстая открытая офицерская кожаная полевая сумка, набитая книгами. На стульях перед столом сидели несколько ребят и девушек, примерно на класс или на два постарше, чем я. <<Ну, чего ты застрял, пойдём!>> - окликнул меня Володя. <<Иди, я ещё побуду>>, - неожиданно для себя ответил я ему, и тихо открыв дверь, надпись на которой так прочесть и не успел, вошёл в комнату и, стараясь не шуметь, сел на крайний стул. Никто из присутствующих не обратил на меня никакого внимания - все были заняты слушанием стихов. Так в феврале 1947 года началось моё увлечение стихами, затянувшееся на долгие годы.

Для приёма в <<Студию литературного творчества>> (вот что было написано на дверях) необходимо было представить один собственноручно написанный рассказ или три стихотворения. У меня к тому времени уже было в запасе одно стихотворение, посвящённое умирающему гладиатору и подозрительно смахивающее на лермонтовское. Помучившись неделю, я, не ожидавший от себя такой прыти, написал ещё одно стихотворение про татаро-монгольское нашествие (я в те поры страшно увлекался книгами Яна <<Батый>> и <<Чингисхан>>). Там были такие, чрезвычайно почему-то тогда понравившиеся мне строчки:

Монголы, монголы, монголы идут,

И стонет земля под тяжёлым копытом,

И рвётся тревожный набатный гуд:

Монголы, монголы, монголы идут.

Ободрённый своим неожиданным успехом, я настряпал ещё одно, примерно такого же качества, стихотворение про Древний Рим. Так что можно сказать, что стихи на историческую тему я начал писать с самого начала.

Меня, хотя и со скрипом, приняли - правда не в ту, как оказалось, старшую группу, куда я случайно забрёл, а в младшую, состоящую из семи - восьми восьмиклассников. Это, правда, роли не играло, так как на занятиях можно было сидеть как в той, так и в другой группе. Младшей руководил тогда ленинградский поэт Леонид Иванович Хаустов, старшую группу вёл поэт Глеб Сергеевич Семёнов, занятия по <<теории литературы>> вёл уже увиденный и услышанный мною доцент Ленинградского пединститута им. Герцена Ефим Григорьевич Эткинд, в недавнем прошлом военный переводчик.

Так начались мои занятия во Дворце пионеров. Проходили они два раза в неделю - по средам и пятницам. Один день - <<теория литературы>>, другой - практические занятия. Теория состояла в знакомстве с элементами стихосложения, рифмами, ритмами и так далее, а также с историей русской и мировой поэзии, которую нам, старшеклассникам, как я понял гораздо позднее, Эткинд читал на вузовском уровне. Говорил он так интересно и увлечённо, что мы и понятия не имели, что это за программа. Зато своим первооткрытием звучащей сокровищницы российской поэзии - от <<Слова>>, Кантемира и Державина до Блока и запретной тогда Цветаевой, открытием трагических судеб Данте и Петрарки и не искажённых переводами стихов Джона Донна, Шекспира и Франсуа Вийона - я обязан именно ему. <<Практика>>, которую я сначала проходил у Хаустова, а потом у Семёнова, заключалась в чтении и разборе стихов. Процесс этот имел строгий, раз и навсегда заведённый порядок. За неделю до обсуждения стихи передавались автором двум специально назначенным <<оппонентам>>, которые внимательно читали их дома и готовили подробный критический разбор. На занятии сначала читал стихи автор. (При этом, строжайшим образом соблюдалась полная тишина. Категорически запрещалось разговаривать, перешёптываться или шумно перемещаться. Это строгое правило оцениваешь вполне, когда сам читаешь стихи). После этого с подробными <<докладами>> выступали оппоненты. Затем слово предоставлялось всем желающим. Мнения можно было высказывать любые, но их обязательно полагалось аргументировать. <<Нравится? Почему? Объясни, пожалуйста>>. <<Не нравится? Опять же, почему?>> Резюме обычно подводил руководитель. Обсуждаемому часто приходилось туго, так как мнения высказывались самые резкие, но все люди были пишущие, каждый знал, что наступит и его черёд, и обстановка в общем была доброжелательная. Много лет спустя, когда мне самому довелось вести литературные объединения, я всегда использовал эту старую, полюбившуюся мне во Дворце пионеров схему.

<<Практика>>, однако, не ограничивалась только разбором собственных стихов. Регулярно устраивались литературные игры: буриме, акростих, стихи заданным размером на заданную тему и так далее. Глеб Семёнович сказал тогда одну запомнившуюся мне на долгие годы фразу: <<Я, конечно, не могу научить вас писать стихи - это только Господь Бог может. Но если я сумею научить вас отличать плохие стихи от хороших, буду считать, что мы с вами не зря тратили время>>. С тех пор прошло более сорока лет, но эти слова я запомнил отлично. А ведь если научиться отличать плохие стихи от хороших, то сможешь и своим стихам, которые каждому автору кажутся замечательными, дать трезвую и правильную оценку, пусть даже самую горькую! И Глеб Семёнович как мог, воспитывал в нас вкус. А мог он многое. Человек с прекрасной памятью, родом из старой ленинградской интеллигентной семьи (мать, Елена Григорьевна, была когда-то актрисой, а отец - известный писатель Сергей Семёнов), он обладал тонким и безошибочным литературным вкусом>>.

В 1951 году Александр Городницкий окончил с золотой медалью среднюю школу. <<Вход в Университет, однако, был для меня наглухо закрыт, хотя я и <<шёл на золотую медаль>>. На дворе был 1951 год, и евреев Ленинградский университет, носивший гордое имя А. А. Жданова, не принимали>>. Он поступил на геофизический факультет Ленинградского горного института имени Г. В. Плеханова. Геологией Александр начал заниматься так же случайно, как и стихами.

Городницкий рассказывает: <<. я никогда не увлекался геологией или минералогией, не собирал камни и, по существу, никакого понятия не имел об этой специальности. Меня привлекала, скорее, не профессия, а нравился образ жизни. Я мечтал стать <<настоящим мужчиной>>, закаляющим свой дух и тело постоянными трудностями и героическими подвигами. В начале десятого класса в нашей школе появился ладно скроенный молодой подполковник, с голубыми просветами и крылышками на золотых погонах, туго перетянутый скрипучей портупеей. Объявлялся набор десятиклассников в курсанты Высшей военно-воздушной академии. Его литая фигура, туго обтянутая новенькой гимнастёркой с яркими полосками орденских колодок, зелёно-чёрное мерцание погон, портупеи и начищенных до предельного блеска сапог безоговорочно покорили наши мальчишеские сердца. Для нас, школьников военного поколения, облик боевого офицера был тогда главным идеалом. Поскольку я, не без оснований, побаивался, что меня и в академию из-за пятого пункта не возьмут, то одновременно начал подумывать - не поступить ли в военно-морское училище, хотя, конечно, о море, как и о геологии, никакого понятия не имел, а воды боялся, поскольку плавать не умел.

Одновременно собирал документы для военно-морского училища. Отец, всю жизнь работавший в системе военной гидрографии, поначалу снисходительно относился к моим безумным намерениям, справедливо полагая, что всё равно из этого ничего не получится. Только когда, уже получив аттестат и медаль, я должен был назавтра окончательно отдать документы в академию, где, как ни странно, попал в список, он всерьёз встревожился и с несвойственной ему безоговорочно - твёрдой манерой категорически отговорил меня связываться с военной службой, которую слишком хорошо знал.

Недолго сомневаясь, я тогда отнёс документы в приёмную комиссию Ленинградского Горного института, где просил зачислить меня на геологоразведочный факультет. Почему именно Горный? Потому что и в Горном институте в те времена тоже была форма, унаследованная ещё от царских времён, и, кстати, весьма напоминающая морскую офицерскую. Жесткого <<национального ценза>> в Горном (по сравнению с Университетом) как будто не было, и я сравнительно легко прошёл обязательное для медалистов собеседование. Строгая медкомиссия также подтвердила мою принципиальную пригодность к трудностям геологических скитаний. Но здесь совершенно неожиданно возникла новая проблема. Оказалось, для поступления в Горный, надо обязательно совершить прыжок с вышки в воду, как это требуют нормы ГТО. Известие это повергло меня в полное уныние, поскольку плавать я тогда не умел совершенно. В Горный, однако, очень хотелось, и я, непонятно на что надеясь, отправился в толпе абитуриентов к водному стадиону. Нас загнали в раздевалку, и затем мы, зябко поёживаясь, долго толклись на некрашеных холодных досках купальни под порывами сырого ветра, ожидая, пока нас по одному вызовут на вышку. Услышав свою фамилию и мгновенно вспотев от волнения и страха, я на подгибающихся непослушных ногах направился к вышке с твёрдым намерением прыгнуть, во что бы то ни стало, хотя и уверен был, что иду на самоубийство. Когда же я взобрался на вышку, где очутился впервые в жизни, глянул вниз на отвратительную серую воду с огромной, как мне показалось, высоты и сделал пару неуверенных шагов по шаткой доске, с которой мне надлежало прыгнуть, то понял, что ни за что на свете этого не сделаю. Я повернулся, чтобы с позором учти назад, но в этот момент доска спружинила, и я упал в воду. Мне засчитали прыжок. Так я стал геологом.>> Первая производственная практика Александра Городницкого, открывшая начало экспедиционной жизни, состоялась в одной из поисковых партий так называемой <<Восточной экспедиции>>. Так именовалась одна из экспедиций Первого Главного геологоразведочного Управления министерства геологии, занимавшегося поисками урана. Работала она в Средней Азии совместно с Отделом специсследований Всесоюзного геологического института, располагавшегося в высоком старинном здании на Среднем проспекте Васильевского острова, неподалёку от Горного.

Александр Моисеевич пишет в книге воспоминаний: <<. база партии, в которую мы попали на практику, располагалась в Душанбе (тогда - Сталинабаде ), уже в первый полевой сезон мне довелось быть свидетелем гибели своего коллеги - двадцатипятилетнего Адольфа Образцова, насмерть разбившегося в маршруте. Истерзанное его тело, расклёванное орлами, долго не могли достать со дна ущелья, а достав, тащили на верёвках до тропы, потому что иначе было нельзя. Эта первая в моей жизни безвременная смерть врезалась в память, и тогда же я написал об этом песню, где был такой припев: <<Снова солнце встаёт с утра, нам в маршрут собираться пора>>. Песня эта уже как безымянная, некоторое время просуществовала, но потом почему-то пополз слух, что она приносит несчастье в горах. Мне, по окончании Горного, в горах больше работать не доводилось, однако и сам я эту песню петь не люблю>>.

Первой практике, знаменовавшей начало экспедиционной жизни, предшествовало ещё одно немаловажное событие - осенью 1953 года, при активном содействии Володи Британишского и Саши Гдалина, учившихся на одном курсе с Александром Городницким, в Горном институте было организовано литературное объединение. В качестве его руководителя приглашён был Глеб Сергеевич Семёнов.

В Горном выходила в то время многотиражка <<Горняцкая правда>>, редакции вокруг которой группировались люди, интересующиеся литературой или уже пишущие. Главный редактор этой газеты Павел Иванович Мустель, ставший позднее ректором Горного института, оказал студентам немалую поддержку, и, наконец, профком и комитет комсомола приняли соответствующее решение. Городницкий рассказывает: <<. первые занятия <<объединения>>, на которые собиралось вначале не более десяти человек, проходили в тесной комнатке редакции, но популярность ЛИТО стала быстро расти, и уже через месяц для каждого занятия нужна была аудитория. Мы с Володей в ту пору были уже третьекурсниками, и я, как один из организаторов, стал первым старостой ЛИТО. Занятия велись примерно по той же схеме, что когда-то во Дворце пионеров. Контингент, однако, был иной, да и эпоха была уже совсем другая - умер Сталин, приближался Двадцатый съезд. Для нас, студентов Горного, выбравших себе, как мы были уверены, самую <<земную>> специальность, литературные увлечения были не абстрактными, а дополняющими суровую и горькую нашу действительность, перемещением в отвлечённый от неё мир <<изящной словесности>>, но формой осмысления этой действительности и, прежде всего, попыткой мучительного прозрения от детски-просталинских иллюзий.

В это время в Ленинграде существовало несколько групп молодых поэтов. Наиболее <<официальным>> было университетское объединение, которое состояло в основном из филологов. Наиболее близкая к рафинированному литературному слою, группа создала (правда, несколько позднее) круг, который концентрировался вокруг Анны Андреевны Ахматовой.

Существовало также литобъединение в Политехническом институте, видную роль в котором играл поэт Виктор Берлин, и на занятия которого ходили Александр Штейнберг, Борис Голлер, Владимир Марамзин и другие.

Возвращаясь к нашему горняцкому ЛИТО, надо сказать, что его <<идейными лидерами>> в ту пору, в действительности, были Британишский, Агеев и Тарутин, а поэтическим - Глеб Горбовский. Перечитывая сегодня в книге <<То время - эти голоса>> наши старые стихи, пусть наивные с позиций сегодняшнего времени, я всё-таки испытываю радость за них и за нас тогдашних.

В 1956 году и думать было нельзя эти стихи напечатать. Ценой больших усилий на ротаторе Горного института был на правах рукописи выпущен, тиражом триста экземпляров, сборник стихов членов ЛИТО, под редакцией Глеба Семёнова. Поскольку сборник разошёлся моментально, решили сделать дополнительный выпуск, существенно расширив круг авторов. Этот второй выпуск действительно вышел в 1957 году. Ему, однако, не повезло. В это время проходил первый Всемирный фестиваль молодёжи, и цензура была особенно бдительна. Сборник попался кому-то на глаза и вызвал бурю. По категорическому указанию партийных руководителей партком института принял решение весь тираж сборника уничтожить, и он был сожжён в котельной института. Чудом уцелело только несколько экземпляров. Уничтожение этого сборника, а также ряд доносов в различные инстанции, включая КГБ, привели к тому, что занятия ЛИТО Горного института в 1957 году были прекращены, а Глеб Сергеевич Семёнов был из него изгнан. Несмотря на сравнительно недолгий срок существования (не более трёх лет), ЛИТО в Горном институте сыграло значительную роль в жизни почти каждого из его участников, большая часть которых навсегда связали себя с литературой. Стали профессиональными литераторами Леонид Агеев, Олег Тарутин, Андрей Битов, Нина Королёва, Лидия Гладкая, Глеб Горбовский, Владимир Британишский и некоторые другие - явление для технического вуза в известной степени уникальное.>> Примерно в пятьдесят четвёртом - пятьдесят пятом годах в Горном пошла мода на студенческие спектакли. Был даже объявлен конкурс на лучший факультетский спектакль. На заседании факультетского комсомольского бюро было решено написать специально для спектакля песни, которых у геологов не было - чтобы выиграть конкурс. Тем более, что недавно закончивший геофизический факультет молодой композитор Юрий Гурвич обещал написать музыку. Ответственным за тексты песен и их подготовку в спектакле был назначен А. Городницкий. Он воспоминает: <<. я исправно, к указанному мне сроку, сочинил требуемые тексты для песен, главной из которой в спектакле должен был стать <<Геофизический вальс>>, и отправился к Гурвичу. потом несколько раз звонил ему, но он всё время говорил, сто песня ещё не готова, наконец, когда до спектакля оставалось всего два дня, я приехал, и он выдал мне нотную запись, которую я, ввиду своей полной музыкальной безграмотности, прочесть, конечно, не мог. Я помчался в горный и вручил ноты нашей главной <<солистке>>. Посмотрев их, она ударилась в слёзы, решительно заявив, что такую сложную мелодию петь не в состоянии. А спектакль - послезавтра. Как же быть? Разгневанный комсомольский секретарь заявил мне: <<Ты эту кашу со своим Гурвичем заварил, ты и распутывай. Как хочешь и что хочешь делай, но чтобы назавтра песня была, иначе - комсомольский билет положишь за срыв факультетского спектакля>>. Угроза по тем временам казалась мне нешуточной. Гурвич после моего отчаянного звонка к нему обиделся и, обвинив нас в <<непонимании музыки>>, повесил трубку. Положение было критическое. Всё, что мне оставалось, ценою бессонной ночи (очень не хотелось расставаться с комсомольским билетом) попытаться придумать нехитрую мелодию песни. Наутро я принёс её в институт, и певица петь песню согласилась. Так, впервые в своей жизни, я придумал мелодию для песни, по всей видимости, не придумал, а скорее слепил из обрывков мотивов, бывших у меня в то время на слуху. Получилась песня <<Геофизический вальс>>. В результате мы заняли в конкурсе первое место. Так в 1954 - 55 гг. я начал впервые придумывать мелодии на собственные стихи.>> В 1957 году А. Городницкий закончил Горный институт по специальности <<геофизика>> и получил распределение в Караганду, в <<Степную>> экспедицию Первого главка. В Караганде не оказалось ни жилья для молодых специалистов, ни особой потребности в них, и получив свободный диплом и вернувшись в Питер, он устроился на работу в Научно-исследовательский институт геологии Арктики инженером-геофизиком по попутным поискам урана, которыми в те годы, согласно строгому приказу министра геологии, занимались все экспедиции при любой геологической съёмке.

II. Северный период в жизни и творчестве А. М. Городницкого.

Поначалу Городницкий попал в Енисейскую экспедицию, где в его обязанности входили попутные поиски урана при геологической съёмке. Так, летом 1957 года он впервые очутился на Крайнем Севере, с которым был связан много лет. Вот как он описывает свои первые впечатления: <<. путь мой в первую полярную экспедицию оказался тернистым - я был послан старшим с группой сезонных рабочих. Вид Игарки поразил меня: она в те поры была построена целиком из дерева (вот откуда деревянные города будущих моих песен). Здесь были большой Лесной порт и лесобиржа. Лес сюда сплавляли по Енисею, а в Игарке обрабатывали и тут же грузили на иностранные в основном пароходы, заходившие в устье Енисея. База нашей экспедиции располагалась на самом краю города, по южную сторону лесобиржи, вытянувшейся вдоль правого берега Енисея и окружённой высоким глухим забором со сторожевыми вышками. Там круглосуточно сновали высокие штабелепогрузчики, напоминающие марсианские треножники из Уэлса, перевозя пакеты досок от лесопильного комбината к причалам. Прямо за почерневшим от ветров и мороза и покосившимся на мерзлоте двухэтажным бревенчатым домом нашей экспедиции, недалеко от которого делал кольцо старенький игарский городской автобус, начиналась тундра. На летнее время, с началом навигации, по Енисею в Игарку завозили по нескольку десятков тысяч вербованных мужчин и женщин для работы на лесосплаве, сортировке и погрузке леса.

Уже позднее, в 1962 году, мне довелось быть свидетелем страшного пожара в Игарке, когда неизвестно по каким причинам (говорили, что поджог) вдруг вспыхнула лесобиржа, а потом огонь перекинулся на город. Жаркий июль и небольшой ветер привели к тому, что буквально за несколько часов сгорело более половины города. Температура пламени была настолько высокой, что его не брала вода, моментально превращавшаяся в пар, и огонь потом гасили уже с вертолётов, бросая специальные химические бомбы. Поскольку, попутные поиски урана там, где его не было (да и не могло быть, практически ничего не давали, а план геологической съёмки <<горел>>, меня, помимо моих геофизических обязанностей, начальство подключило и к геологической съёмке, благо подготовка выпускника Горного института это вполне позволяла. Мне выдали карту, молоток, геологический компас и бросили вместе со всеми геологами в съёмочные маршруты. Ориентироваться по рельефу в таёжных условиях практически невозможно. Солнце обычно затянуто облаками: где север, без компаса не определишь. А уж карты! Изображённых на них ручьёв на месте, как правило, не оказывалось, а если и были, то текли не туда. Приходилось поэтому во время маршрута часто останавливаться и определять своё место нахождения, но удавалось это далеко не всегда. Помню, и в пятьдесят седьмом, и в пятьдесят восьмом году то и дело пропадали в Тайге люди. Так, в пятьдесят восьмом году заблудился где-то в бассейне реки Горбиачин и погиб в Тайге гидрогеолог Сиденко. У меня же с того времени надолго остался синдром <<определения своего места>> в лесу, даже пригородном.>> Первое знакомство А. Городницкого с сибирскими комарами состоялось на реке Горбиачин, неподалёку от Игарки, на базе разведочной геофизической партии. Он рассказывает: <<. выданные нам накомарники помогали не очень, да к тому же выяснилось, что в жаркие и влажные июльские дни в них трудно дышать, когда идёшь по тайге, по кочкарнику, таща на себе рюкзак с образцами, палатку, карабин и всякую прочую тяжёлую дребедень. Была ещё, правда, противокомариная жидкость - диметилфталат, которая, если ею густо намазаться, на какое-то время отпугивала кровопийц, но, во-первых, она быстро выдыхалась, а во-вторых, разъедала потеющую кожу и вызывала долго не проходящее раздражение. Так что польза от него была лишь на привалах. Вечером, перед тем как устроиться на ночлег в палатке, каждый долго натягивал кисейный полог над своим спальником, потом надо было осторожно забраться туда, законопатить все дырки и тщательно и методично перебить всех комаров, оказавшихся внутри. После этого можно было на какое-то время уснуть под непрерывное гудение крутящихся снаружи комаров. Ободряя нас, салаг, начальник партии говорил нам с усмешкой: <<Разве это комары? Вот будут комары - в три слоя будут комары!>> <<Когда <<Большой комар>> стоит, - продолжал он дальше, увлечённый собственной неуёмной фантазией и нашим испуганным вниманием, - приходится кидать палатку в воздух, чтобы определить, где солнце>>. Мы в страхе ждали прихода <<Большого комара>> и не заметили, как комар понемногу сошёл. На самом деле, как я понял тогда, к жизни <<в комарах>> надо было относиться спокойно, не в пример одному молодому геологу, впервые сюда попавшему, который с криком <<жрите, сволочи>> срывал с себя накомарник, или вдруг начинал стрелять по комарам из пистолета. Пришлось отправить его в психбольницу.

. Не лучше комаров оказалась и мошка, приходившая во второй половине лета вслед за комарами. Если от комаров помогали хотя бы отчасти накомарники и диметилфталат, то мошки не помогало решительно ничего. Она спокойно проходила через накомарники и сетки пологов, а забираясь под одежду, всегда выедала кожу в самых тесных местах, чаще всего на ногах (сапоги!) и на запястьях рук, туго стянутых резинкой <<энцефалитного>> костюма. В вечернее время мошка обычно тучами собиралась в палатке на внутренней стороне тента, под самым её коньком, и полагалось осторожно, чтобы не спалить палатку, быстро выжечь её свечой или обрывком подожжённой газеты. В жаркие августовские дни мошка иногда перемещается по тайге крутящимся чёрным столбом, напоминающим смерч. Не дай вам Бог ненароком попасть в него! Я хорошо запомнил, как один молодой работяга из Ленинграда, прорубая в тайге просеку для геофизиков, нечаянно оказался на пути такого смерча. Мошка объела его за десять минут так, что пришлось срочно вызывать санрейс самолёта из Игарки.>> Начало работы на Крайнем Севере совпало и с первым общением А. Городницкого с авиацией и авиамоторами. До путешествия в Игарку он ни разу ни на чём не летал, поэтому первый в жизни воздушный полёт случился в июне 1957 года, когда на биплане АН-2, который лётчики называли <<Аннушкой>>, их перевозили на базу партии на реке Горбиачин. <<. Помню старт в игарском аэропорту <<Полярный>>, расположенном на острове посреди Енисея. Самолёт оторвался от земли, накренился на правое крыло, делая разворот, и мне больно придавили ногу поехавшие по металлическому полю вьючные ящики и какие-то седла, а в маленьком круглом иллюминаторе стремительно понеслись подо мной бревенчатые дома, штабели леса, вспыхнувшая ослепительным солнцем серая енисейская протока с дымящими посреди неё пароходами, и, наконец, зелёные полосы тайги вперемежку с зеркальными осколками болот. Тогда я испытал острое чувство настоящего счастья и обретения своего главного места в жизни, казалось - сбылась моя главная мальчишеская мечта о превращении в <<настоящего мужчину>>, обживающего тайгу, обряжённого в штормовку и резиновые сапоги с длинными голенищами.>> Для работы в Полярной авиации в те годы действительно требовалась высшая профессиональная подготовка, смелость и знание Севера. Почти все командиры машин, имели право первой посадки в незнакомом месте, были настоящими полярными асами и, уж конечно, личностями. В конце пятидесятых - начале шестидесятых годов А. Городницкому немало пришлось летать и в Туруханском крае, и в районе Норильска, и в Амдерме, и однажды даже на станцию <<Северный полюс>>. Трижды при этом - с вынужденными посадками, так что минимум трижды он обязан жизнью мастерству полярных лётчиков. В том же 1958 году состоялось его первое знакомство с вертолётами, доставлявшими туда, где и <<Аннушка>> сесть не могла. Полёты на них особого удовольствия не доставляли, чему немало способствовало то, что почти на глазах, прямо в Игарском аэропорту, разбился один из первых вертолётов - винт сломался на взлёте. С тех давних северных экспедиций запомнился А. Городницкому и ещё один увлекательный и небезопасный способ путешествия - плавание по северным рекам на байдарках или надувных резиновых лодках, именуемых почему-то <<клипперботами>>. Реки были быстрые, порожистые, иногда непроходимые, с большим числом водопадов и перекатов.

В 1958 году, окончательно разочаровавшись в <<попутных поисках урана>>, Городницкий переквалифицировался на геологическую съёмку, а потом на магниторазведку при поисках медноникелевых руд, сначала в районе реки Горбиачин, а потом южнее, на реке Колю. Знакомится с молодыми талантливыми геологами Михаилом Ивановым и Станиславом Погребицким. Из воспоминаний: <<. жили мы втроём в одной палатке и по вечерам за чаем коротали время в долгих разговорах, заводилой которых неизменно был Стас, отличавшийся резким и острым умом, оригинальностью суждений и довольно сложным характером. Несмотря на молодость (всего двадцать четыре года), он уже был автором нескольких нашумевших статей. Работоспособности он был нечеловеческой. Мог сутками пропадать на обнажении (так полевые геологи называют выходы коренных пород из-под рыхлых отложений) или сидеть за микроскопом. Жадно поглощал всю научную литературу, неизвестно где доставая оттиски статей, у нас не издававшихся. Неукротимый характер Стаса, широкий научный кругозор и безусловный талант исследователя предвещали ему блестящее будущее. Случилось, однако, иначе. В июле следующего, шестидесятого года он погиб на реке Северной, неподалёку от того места, где стояли наши палатки на Колю.

. В тот год мы с Ивановым остались в Ленинграде защищать отчёт предыдущей экспедиции, а Станислав поехал вперёд на весновку с отрядом, чтобы осмотреть новые рудопоявления и наметить фронт разведочных работ. Станислав улетел в Игарку, откуда ещё по снегу высадился с отрядом в район среднего течения притока Нижней Тунгкски реки Северная (старое эвенкийское название этой реки - <<Тымера>>, что по-русски значит <<Опасная>>). Здесь, примерно на сто пятнадцатом километре выше устья реки, они встали лагерем, чтобы как только сойдёт снег, начать осматривать близкие медноникилевые рудопоявления и вскрывать их канавами и шурфами. Начальником партии был Стас - самый молодой в ней по возрасту. А дальше произошло следующее. Когда сошёл снег, надо было кому-то отправиться вниз по реке, чтобы посмотреть выходы коренных пород вдоль берега реки. Погребицкий вызвал для этого из Туруханска вертолёт, но тот не пришёл. Его ждали день, другой, третий. А время уходило. Наконец, Стас психанул, приказал всем продолжать разведочные выработки на старом месте, а сам, погрузившись в резиновый <<клиппербот>> и взяв палатку и продукты на два - три дня, стал сплавляться по реке один, чем нарушил одно из главных правил работы в тайге - никогда не ходить в одиночку. Приказать ему было некому - он был самый главный.

Река Северная в том месте, где стоял отряд Стаса, спокойно течёт в пологих песчаных берегах и шириной - метров около трёхсот. А вот ниже, на сто первом километре, где песчаники сменяются базальтами, она резко сужается и входит в глубокий базальтовый каньон с отвесными и окатанными не зацепиться - стенами. Вода здесь катит, пенясь и бурля, набирая скорость, как лыжник на трамплине. И кончается всё огромным порогом в нижней части ущелья с водопадом около десяти метров. Напротив водопада - отвесная скала, а под ним кипит, бешено крутясь, стремительный поток. Ещё за год до беды нам пришлось наблюдать, как входят в это проклятое место деревья, смытые половодьем. Из водоворота они выскакивают на поверхность - как из лесопилки с обломанными ветвями и ободранной корой. Станислав прекрасно знал, что место это на плаву непроходимо, и, конечно, не собирался этого делать. Что стряслось, так и осталось навсегда загадкой. Может быть, он, слишком близко подойдя на лодке к каньону, не успел выгрести к берегу? Одет он был в меховую куртку и сапоги с длинными голенищами. Рюкзак и геологический молоток были привязаны к борту лодки, которую с одним пробитым отсеком выкинуло на мелководье тремя километрами ниже. Станислав же бесследно исчез. Судя по всему, он остался в том каменном мешке под водоворотом. В день, когда всё это случилось, я прилетел в Туруханск. И уже на другой день, поскольку поиски с самолётов и вертолётов ничего не дали, я в группе из трёх человек на двух резиновых лодках отправился на поиски его тела вдоль всей реки вплоть до самого устья. Погребицкого так и не нашли. Не дай Бог никому искать своего товарища. За долгие годы экспедиций на Крайнем Севере и в океане мне неоднократно приходилось терять своих товарищей, но эта ранняя гибель запомнилась особенно.>> А. Городницкий написал цикл стихотворений и песен, связанных с этим печальным событием. Они посвящены памяти геолога Станислава Евгеньевича Погребицкого, погибшего на реке Северной в 1960 году.

Несчастный тот сезон 1960 г. выдался для Городницкого самым тяжёлым и драматичным. Потратив больше месяца на безуспешные поиски Погребицкого, они не успели выполнить до наступления осенней непогоды все запланированные поисково-разведочные работы. В конце сентября, завершив их, перевезли на оленях два десятка ящиков с образцами руды в центральный лагерь на Колю и, отпустив каюров с оленями, вызвали самолёт. А. Городницкий вспоминает: <<. шёл мелкий, по-зимнему сухой снежок. Прилетевший на второй день пилот сказал: <<У меня строгий приказ - брать только людей. Всё имущество бросайте до следующего года. Циклон идёт. Непросто бросить имущество, которое за тобой числится. И совсем уж невозможно - ящики с бесценными образцами, в которых, как нам казалось, промышленное содержание никеля. Это значило бы похоронить только что открытое месторождение, возможно, - новый Норильск. Жажда подвига и - безответственность руководили незрелыми нашими умами, и мы с Ивановым заявили коллегам: <<Ящик с образцами - семьдесят килограммов, и человек столько же. Мы двое ставим вместо себя ящики и остаёмся ждать следующего рейса. Кто с нами?>> Охотников до таких авантюр набралось вместе с нами семь человек, тем более, что лету до Туруханска было всего не более получаса, и пилот сказал, что постарается вернуться. Вернулся но, однако, только через месяц. Этот месяц, проведённый в напрасном ожидании самолёта, без продуктов, с вышедшей на второй день из строя рацией, в непроходимой замерзающей тайге, стал нам хорошей школой на всю последующую жизнь. А потом вообще всё кончилось, и самое трудное было заставить себя и других каждый день расчищать площадку от снега в бесплодной надежде на прилёт самолёта. А снег всё валил и валил. Когда самолёт всё-таки сел, площадку уже давно никто не расчищал, а нас тащили волоком и долго потом откачивали в Туруханске. Самое же главное, что в образцах, таких богатых с виду, на которые мы с Михаилом возлагали радужные надежды и из-за которых, не задумываясь, поставили на карту не только свои, но и чужие жизни, промышленных содержаний никеля не оказалось. Так невесело кончилась для меня детская романтика быстрых и героических открытий>>.

Итогом месячного голодания в осенней тайге стала песня <<Чёрный хлеб>>.

ЧЕРНЫЙ ХЛЕБ

Я, таёжною глушью заверченный,

От метелей совсем ослеп.

Недоверчиво, недоверчиво

Я смотрю на чёрный хлеб.

От его от высохшей корочки

Нескупая дрожит ладонь.

Разжигает огонь костерчики,

Поджигает пожар огонь.

Ты кусок в роток не тяни, браток,

Ты сперва оглянись вокруг.

Может, тот кусок для тебя сберёг

И не съел голодный друг.

Ты на части хлеб аккуратно режь,

Человек - что в ночи овраг.

Может, тот кусок, что ты сам не съешь,

Съест и станет сильным враг.

Снова путь неясен нам с вечера,

Словно утром буран свиреп.

Недоверчиво, недоверчиво

Я смотрю на чёрный хлеб.

В последующие два года А. Городницкий руководил большой геофизической партией, которая работала на реке Сухарихе, неподалёку от Игарки, где были обнаружены халькозин борнитовые руды с редкометальными включениями, надо было проследить рудные тела с помощью электроразведки для последующего разведочного бурения.

ЗА БЕЛЫМ МЕТАЛЛОМ

В промозглой мгле - ледоход, ледолом,

По мёрзлой земле мы идём за теплом,

За белым металлом, за синим углём,

За синим углём - да за длинным рублём.

И карт не мусолить, и ночи без сна,

По нашей буссоли приходит весна,

И каша без соли пуста и постна,

И наша совесть - чиста и честна.

Ровесник плывёт рыбакам в невода,

Ровесника гонит под камни вода,

А письма идут неизвестно куда,

А в доме, где ждут, неуместна беда.

И если тебе не пишу я с пути,

Не слишком, родная, об этом грусти:

На кой тебе чёрт получать от меня

Обманные вести вчерашнего дня?

В промозглой мгле - ледоход, ледолом,

По мёрзлой земле мы идём за теплом,

За белым металлом, за синим углём,

За синим углём - не за длинным рублём.

В 1962 году, начав регулярно плавать в океане, А. Городницкий расстался с Крайним Севером, возвратившись туда лишь ненадолго в 1964 году, когда участвовал в работах на дрейфующей станции <<Северный полюс>>, где проводились геофизические наблюдения. Из воспоминаний: <<. Самолёт должен был сесть на дрейфующую льдину. Пригодность льдины для посадки можно было оценить только с воздуха, то есть на глазок. Иногда случалось, однако, что льдина для посадки была непригодна. Выяснялось это, как правило, уже после того, как севший самолёт вдруг начинал проваливаться под лёд. Поскольку сначала проваливались только лыжи, а самолёт ещё какое-то время держался на поверхности льда на широких плоскостях, весь экипаж обычно успевал выгрузиться на лёд и вытащить необходимое снаряжение и рацию. У меня до сих пор лежит в столе впечатляющий фотоснимок, на котором успели заснять хвост самолёта, уходящего под лёд. Я как-то спросил у своего приятеля - геофизика, который первым ухитрился открыть дверцу проваливающейся под лёд <<Аннушки>>, трудно ли было открыть дверь. <<Открыть было нетрудно, - ответил он, - труднее было оторвать от двери руки, которые за неё схватились>>.

Быт на станции <<Северный полюс>> был довольно своеобразный. Жили по трое или четверо в специальных утеплённых палатках - <<КАПШах>>, обогреваемых обычными газовыми плитками на баллонах. Поскольку газ экономили, то зажигать его полагалось только вечером, когда ложились, и утром, когда поднимались на работу. Без газовой плитки температура в палатке менялась от нуля до минус двух (при тридцати градусах мороза, да ещё с ветром). Через десять - пятнадцать минут после того, как зажигались горелки, она поднималась до десяти - пятнадцати выше нуля. Этого было вполне достаточно, чтобы, раздевшись, забраться в спальный мешок из тяжёлого и плотного собачьего меха, надёжно предохранявший от холода. Кто ложился последним, гасил горелку на ночь. Самое неприятное предстояло утром, когда дежурный (а дежурили все по очереди) должен был первым вылезать голышом из тёплого спального мешка в промёрзшей за ночь палатке и, приплясывая от холода и дыша на пальцы, чтобы не ломать отсыревшие спички, зажигать газовые горелки. Остальные, нежась в тёплых спальниках, ожидали, когда температура в палатке поднимется выше нуля. Им приходилось также поочерёдно круглосуточно дежурить по лагерю, так как каждую минуту приютившая нас льдина могла дать трещину. Доставляли хлопоты и повадившиеся к ним белые медведи, оказавшиеся совсем не безобидными. <<. Льдину нашей дрейфующей станции начало ломать в конце апреля. Помню, когда меня с моим отрядом выгружали из АН-12 на неё в начале марта, она казалась необъятным и надёжным ледяным полем. В конце же апреля стало ясно, что льдину нашу надо срочно покидать, пока на неё ещё может сесть большой самолёт, и тридцатого апреля к нам прилетел ЛИ-2. Когда мы взлетели, то взглянув на родную нашу льдину, сразу поняли, что покидаем её вовремя. Главные неприятности, однако, были ещё впереди. Почти сразу же после взлёта самолёт вошёл в плотные снеговые облака, и начался <<слепой>> полёт. Минут примерно через сорок мы обратили внимание на замкнутость и озабоченность лётчиков, переставших выходить их кабины. Я постучался к ним, и меня с неохотой впустили. <<Что-то не в порядке?>> - спросил я у командира. <<Да обрастаем льдом понемногу, - невесело хмыкнул он, - ещё так минут двадцать полетим - и падать можно>>. <<А сколько лёту до берега?>> - с тревогой спросил я <<Не меньше часа>>. Я вышел к своим. Хотя я и успокаивал их, сказав, что всё нормально, они мне не поверили. Всем всё было ясно. Машина медленно, но неуклонно теряла высоту. Взрёвывали моторы, переведённые в форсаж, самолёт ненадолго поднимался вверх, но потом снижался снова. В салоне началась паника. Самый молодой геофизик, всегда весёлый и остроумный, вдруг начал истерически кричать и требовать, <<чтобы мы сели немедленно>>. <<Куда садиться? Под редеющим снизу ярусом туч явственно чернели воды Ледовитого океана. Я начал орать на своих сотрудников и стыдить их, ставя в пример лётчиков, но это мало помогало, если не считать точно, что, крича на них, я отвлекался от собственного страха. Народ понемногу примолк. Все с ужасом поглядывали в окна на приближающуюся хмарь воды, по которой плавали мелкие льдинки. Наконец, уже над самой водой, самолёт, дотянув-таки до берега, не разворачиваясь, плюхнулся, точно выведенный штурманом, чуть ли не поперёк посадочной полосы и, резко тормозя, остановился, накреняясь набок. Выбравшись на дрожащих ногах наружу, мы увидели, что у нас разбито правое шасси. Трудно описать жалкое наше состояние, когда, бледные и трясущиеся, мы выгружали своё имущество из самолёта>>.

В следующий раз А. Городницкий попал в Арктику уже в 1972 году, когда участвовал в перегоне речных судов через все моря Ледовитого океана из Архангельска в Николаевск-на-Амуре. На жестяном судёнышке <<Морской-10>> ему повезло за одну навигацию без аварий и зимовки во льдах пройти от Белого моря до Охотского через суровые льды пролива Вилькицкого и осенние тайфуны Берингова моря. <<Недели две мы стояли у острова Вайгач в посёлке Варнике, ожидая лучшей ледовой обстановки в проливах Новой Земли и любуясь недолгой и неповторимой красотой цветущей августовской тундры.

Много лет у меня дома в Ленинграде, а потом в Москве, я упорно продолжал хранить давно ненужное мне старое обмундирование из давних северных экспедиций. Жалко было расставаться с таким родным и надёжным спальным мешком собачьего меха, с литыми сапогами, лётными меховыми куртками и такими же непродуваемыми штанами. В самом углу на антресолях лежали аккуратно сложенные подсумки с десятью снаряжёнными обоймами к кавалерийскому карабину и большая россыпь <<сэкономленных>> патронов к нагану. Меня всё время не покидало ощущение ностальгии по этим вещам, с которыми в юности связано было так много. Казалось, стоит снова обрядиться в <<энцефалитный>> костюм и сапоги с длинными голенищами, навесить на широкий офицерский пояс старый охотничий нож в чёрном кожаном чехле и горный Компас в брезентовой кобуре, - и снова станешь молодым, любопытным, ожидающим радостного события за каждым новым поворотом реки. Вещи, однако, понемногу обветшали. Меховые штаны и куртки были распороты для домашних ковриков, патроны утоплены, сапоги и ножи раздарены. И всё-таки что-то осталось. Потом тоже были экспедиции по всем морям и океанам - на солнечные Гавайские острова, в далёкую Новую Зеландию, и в Бермудский треугольник, и на недоступное для человека океанское дно. Но эти экспедиции уже не вызывали у меня такой первозданной детской радости, как северные. Может быть потому, что миновала молодость и притупилась острота восприятия нового. А может быть, потому ещё, что характер воспитывает именно север, его суровые условия, жёсткая и непреложная система сложившихся там людских отношений и жизнь в маленьких оторванных от нормальных условий мужских коллективах, где всё надо делить поровну, глее простителен страх, но непростительна ложь.>> В северных экспедициях Городницкий впервые столкнулся со странными песнями, которые пели рабочие. Никто не знал их авторов, просто слышали, и всё. Песни эти пелись, конечно, не под гитару, а просто так вечером у костра или прямо у палатки. К одному поющему понемногу неторопливо присоединялись другие. Каждый пел не для других, а как бы только для себя, неспешно вдумываясь или не вдумываясь в слова. Незримая общность объединяла поющих, возникало подобие разговора и того странного точного взаимопонимания, которого я не встречал в других местах. Так я впервые понял, что песня может быть средством общения, выражением общего страдания, усталости, грусти. От того, что и жили вместе, и страдали>>.

А. Городницкий рассказывает: <<. когда мне довелось работать и жить с эвенками, меня всегда занимал незатейливый, но точный механизм их негромких песен. Вот движутся неспешно по тайге нарты, я подрёмываю, а каюр, сквозь зубы, не выпуская изо рта трубки, тихо напевает что-то односложное на непонятном мне языке. <<Мишка, - спрашиваю у него, - про что поёшь?>> <<Как про что? Про реку, - удивляется он, - вдоль реки, однако, едем>>. Проходит минут двадцать, а мотив песни как будто не меняется. <<А теперь про что, - всё ещё про реку?>> - <<Нет, однако, теперь про сосну - вон большая сосна показалась>>. Ещё через полчаса в песне начинают вдруг появляться нотки повеселее. <<Что, опять про сосну?>> - <<Совсем не про сосну, - терпеливо и снисходительно, как глупому ребёнку, объясняет он. - Видишь, дым над лесом появился, - чум, однако, близко>>. Эта нехитрая творческая манера - петь только о том, что видишь и знаешь, заимствованная у наших каюров, на долгие годы определила мои литературные пристрастия>>.

Стихи здесь не котировались - они считались проявлением слабости, сентиментальности. Песня - совсем другое дело. Песню можно было петь везде и всегда. В Арктике пели все: рабочие - после тяжёлой работы на лесоповале под комарами и в жаре, лётчики - после утомительных дневных или ночных полётов со сложными посадками и дурной видимостью, геологи - после изнурительного маршрута, не мигая глядя в жёлтое пламя вечернего костра. Песни были, конечно, разные, но тональность их, полное отсутствие бодрячества и фальши, точная психологическая правдивость иногда наивных, но всегда искренних слов, были неизменными. <<Именно там, на севере, - писал Городницкий, - подражая этим услышанным песням, я начал придумывать нехитрые мотивы на собственные стихи и петь их у костра, не сообщая при этом своего авторства. Так я всерьёз начал писать песни, некоторые из которых до сих пор считаются <<народными>>.

Тихо по веткам шуршит снегопад,

Сучья трещат на огне.

В эти часы, когда все ещё спят,

Что вспоминается мне?

Неба далёкая просинь,

Давние письма домой.

В мире задумчивых сосен

Быстро сменяется осень

Долгой полярной зимой.

Снег, снег, снег, снег,

Снег над палаткой кружится.

Быстро кончается наш краткий ночлег.

Снег, снег, снег, снег,

Тихо на тундру ложится

По берегам замерзающих рек

Снег, снег, снег.

Над Петроградской твоей стороной

Вьется веселый снежок.

Вспыхнет в ресницах звездой озорной,

Ляжет пушинкой у ног.

Тронул задумчивый иней

Кос твоих светлую прядь,

И над бульварами линий

По - ленинградскому синий

Вечер спустился опять.

Снег, снег, снег, снег

Снег за окошком кружится

Он не коснется твоих сомкнутых век.

Снег, снег, снег, снег,

Что тебе, милая, снится?

Над тишиной замерзающих рек

Снег, снег, снег.

Долго ли сердце твое сберегу?

Ветер поет на пути.

Через туманы, мороз и пургу

Мне до тебя не дойти.

Вспомни же, если взгрустнется,

Наших стоянок огни.

Вплавь и пешком, как придется,

Песня к тебе доберется

Даже в нелетные дни.

Снег, снег, снег, снег,

Снег над тайгою кружится.

Вьюга заносит следы наших саней.

Снег, снег, снег, снег,

Пусть тебе нынче приснится

Залитый солнцем вокзальный перрон

Завтрашних дней.

Здесь, в призме "северных" ассоциаций приоткрывается глубина любовных пере - живаний героя, вырисовывается родное для него жизненное пространство, проступают контуры романтического женского образа.

У этой песни много вариантов - авторских и переиначенных тремя уже поколе - ниями геологов и туристов. Общее дыхание, положенное на нехитрую мелодию и совпадающее с простой ясностью текста, придаёт песням Городницкого ту досто - верность, которая не ухватывается по отдельности ни <<словами>>, ни <<мотивом>>, а схватывается в третьем, важнейшем измерении песни, которое он называет <<инто - нацией>> и которое таится где-то <<меж слов>> и <<меж нот>>. Но мелодия у Городниц - кого возникает не как что-то отдельное и искусное, она следует за реальностью, вторит ей, дышит с нею в такт. Городницкий стал классиком песенной поэзии.

Проработавший на Крайнем Севере в 1950-60-е гг. более семнадцати лет, поэт многопланово запечатлел свои "северные университеты" в песенно-поэтическом творчестве и воспоминаниях.

"Северный текст" Городницкого - это и разнообразная художественная характерология персонажей трудного профессионального призвания, и творческая среда, необычайно питательная для развития бардовской поэзии, с ее вольным, неофици - альным духом, и средоточие исторической памяти о трагических вехах националь - ной судьбы, как в далеком прошлом, так и в XX столетии, и почва для масштабных философских обобщений.

Фактор экстремальности жизни и труда в северных краях "с грозной стихией один на один" предопределял особый личностный склад людей: полярных летчиков, с чьей, как вспоминал поэт, "бесшабашной вольницей связано немало легенд и "баек", где правда неотличима от вымысла", самих народов Крайнего Севера, в мировосприятии которых бард отметил редкостное "единение с окружающей природой, ощущение себя частью ее>>. Север, как показал Городницкий в песнях и воспоминаниях, закладывал в души людей "основы нравственных критериев человеческого общежития. в маленьком, оторванном от нормальных условий мужском коллективе" и был, по сути, исключительной сферой реализации свободного духа в несвободной общественной среде. Для персонажей многих песен Городницкого именно "уроки" северной жизни стали решающим фактором личностного становления.

<<Так проходили мои "северные университеты" - вспоминает А. М. Городницкий.

Иногда по ночам я просыпаюсь от писка комаров или крика пролетающей над па- латкой птицы. Едкий запах густого белого дыма от брошенного в разгорающийся костер сухого ягеля щекочет мне ноздри, и кажется, что пора снова собираться в маршрут. И тогда странная тоска овладевает мною, мешая вспомнить про срочные дела.

III. Послесеверный период.

С 1961 года А. М. Городницкий принимал участие в океанографических экспедициях в Атлантике, Охотском, Балтийском и Черном морях, в том числе на экспедиционном паруснике <<Крузенштерн>>. Является одним из авторов нового метода измерений электрического поля океана (1967). В 1967 году совместно с В. Д. Федоровым и А. Н. Парамоновым открыл биоэлектрический эффект фитопланктона в море. В 1968 году защитил кандидатскую диссертацию на тему <<Применение магнитометрии и электрометрии для изучения дна океана>>. С 1969 по 1972 год руково - дил лабораторией морской геофизики в Научно-исследовательском институте гео - логии Арктики в Ленинграде.

В 1972 году перевелся на работу в Москву в Институт океанологии имени П. П. Ширшова Академии наук СССР, где до 1985 года работал старшим научным сотрудником в отделе тектоники литосферных плит. С 1985 года руководит лабораторией геомагнитных исследований. Участвовал более чем в 20 рейсах научно-исследовательских судов в различные районы Мирового океана. Был на Северном полюсе и в Антарктиде. Неоднократно участвовал в погружениях на обитаемых подводных аппаратах, принимал участие в поисках Атлантиды. В 1982 году защи - тил диссертацию на соискание ученой степени доктора геолого-минералогических наук на тему <<Строение океанической литосферы и формирование подводных гор>>. С 1991 года - профессор по специальности <<геология морей и океанов>>.

Опубликовал более 260 научных работ, в том числе 8 монографий, посвященных геологии и геофизике океанического дна.

А. М. Городницкий активно ведет преподавательскую работу в Международном университете в Дубне, где является профессором на кафедре наук о Земле, и в Московском государственном университете имени М. В. Ломоносова, где читает курс лекций по морской геофизике. Он академик Российской академии естествен - ных наук (1992), заслуженный деятель науки Российской Федерации (2004). За на - учные заслуги награжден общественными орденскими знаками <<Полярная звезда>>, <<Рыцарь науки>>, <<Синий крест Российской академии естественных наук>>, <<Звезда созидания>> и др.

Наряду с научной деятельностью Александр Городницкий широко известен как поэт и автор песен. Его, так же как Булата Окуджаву, Александра Галича, Вла - димира Высоцкого и Юрия Визбора, считают одним из основоположников жанра авторской песни в нашей стране. Песни Александр Моисеевич начал писать в первых экспедициях (1954). Его пер - вые поэтические публикации датируются 1948 годом.

На песнях А. Городницкого выросло не одно поколение наших сограждан. Многие песни, написанные им на Крайнем Севере и в дальних океанских плавани - ях и пользующиеся широкой популярностью до сих пор, считаются безымянными и народными. К их числу относятся песни <<Снег>>, <<Деревянные города>>, <<Песня по - лярных летчиков>>, <<Перекаты>>, <<На материк>>, <<Канада>>, <<Геркулесовы Столбы>>, <<Жена французского посла>>, <<Чистые пруды>> и многие другие. Песня <<Атланты>>, занявшая первое место на Всесоюзном песенном конкурсе в 1966 году, стала ле - гендой для десятков миллионов поклонников авторской песни.

Дискография А. Городницкого насчитывает около 50 наименований пластинок, лазерных дисков, аудио- и видеокассет с авторскими песнями. Среди них: <<Русские барды. Александр Городницкий>> <<Атланты>>, <<Встреча друзей>>, <<Бе - рег>>, <<Около площади>>, <<За тех, кто на Земле>> и многие, многие другие.

Александр Городницкий - автор 28 книг стихов, песен и мемуарной прозы. Среди них: <<Атланты>>, <<Новая Голландия>>, <<Берег>>, <<Полночное солнце>>, <<Перелетные ангелы>>, <<И вблизи, и вдали>>, <<Острова в океане>>, <<Созвездие Рыбы>>, <<След в океане>>, <<Остров Израиль>>, <<Времена года>>, <<Ледяное стремя>>, <<Атланты держат небо>>, <<Имена вокзалов>>, <<За временем вдогонку>>, <<Избранные стихи и песни>>, <<Сочинения>>, <<Ко - гда судьба поставлена на карту>>, <<И жить еще надежде>>, а также многочисленные периодические публикации в отечествен - ных и зарубежных литературных журналах, сборниках, альманахах.

Песни и стихи Александра Городницкого переводились на английский, фран - цузский, немецкий, болгарский, чешский, испанский, польский, иврит и другие языки.

На протяжении нескольких десятков лет много времени и сил А. Городницкий отдает пропаганде авторской песни. С 1971 года он бессменный председатель жю - ри самого большого в мире фестиваля авторской и самодеятельной песни памяти Валерия Грушина, что проходит на берегах Волги близ Самары. В качестве предсе - дателя и члена жюри он многократно участвовал в международных, всесоюзных и всероссийских фестивалях авторской и самодеятельной песни в Москве, Петербур - ге, Киеве, Таллине, Ульяновске, Курске, Челябинске и других городах. Читал курс лекций по авторской песне в России, США и Германии. Руководил творческими семинарами для молодых авторов.

Творчеству А. Городницкого посвящены многочисленные статьи, диссертации, рецензии и научные доклады в нашей стране и за рубежом. Песни Городницкого и комментарии к ним включены в учебные пособия по авторской песне для средней школы. Они многократно исполнялись по радио и телевидению в России и других странах, стали предметом многочисленных телефильмов.

Стихи и песни Городницкого включены в антологии современной русской по - эзии (Антология русской поэзии <<Строфы века>> (1995), <<Петербург в русской по - эзии>> (1975), <<Закон случайных чисел>>, <<155 поэтов в год 850-летия Москвы>> (1997) и др. ). В 1998 году ему присвоили Царскосельскую лицейскую художест - венную премию, а в 1999 году он первым был удостоен Государственной литера - турной премии имени Булата Окуджавы.

А. М. Городницкий награжден медалями <<50 лет Победы в Великой Отечественной войне>>, <<60 лет Победы в Великой Отечественной войне>>, <<250-летие Санкт-Петербурга>> и <<300-летие Российского флота>>. Он является членом Союза писателей России (1972) и Международного Пен-клуба.

Он член Союза писателей России (1972), Международного пен-клуба (1988), член Союза московских писателей и Международного Союза писателей-маринистов, президент Ас - социации российских бардов, лауреат Царскосельской художественной премии (1998) и национальной общественной премии <<Благодарность>> (2005), первый лауреат Государ - ственной премии имени Булата Окуджавы (1999).

Именем Александра Городницкого названы малая планета Солнечной системы и горный перевал в Саянах.

В 2004 г. снялся в художественном фильме <<Экстренное торможение>> (реж. А. Борисоглебский, ООО <<Русское ТелеВидео>>).

Автор и ведущий научно-популярных программ на ТВ <<Культура>> - <<Атланты в поисках истины>>. Живет и работает в Москве.

На вопрос корреспондента: <<Мне кажется, что Вы прожили счастливую жизнь. Жизнь, которую сами сложили. Каковы составляющие человеческого счастья?>> Александр Моисеевич ответил: <<Я считаю, что прожил счастливую жизнь. Хотя сложностей, конечно, хватало. Почему я считаю, что прожил счастливую жизнь? Потому что всю жизнь занимался любимым делом. Точнее, даже двумя любимыми делами. То есть геофизикой, которая позволила мне путешествовать сначала по Крайнему Северу и Средней Азии, а потом по всему ми - ру. И второе - литературой. И я считаю себя счастливым, поскольку имею возможность быть причастным к русскому слову и заниматься русской поэзией. Так что в этом отно - шении - да, я считаю себя счастливым человеком>>.

Познакомившись с жизнью и творчеством А. М. Городницкого, я сделала вывод, что это незаурядная личность, популярный композитор, классик песенной поэзии, наш современник. Я сама живу в небольшом северном посёлке и мне близка и понятна лирика, в которой ярко предстают образы северной природы. Северный период заложил основы формирования личности поэта, его характер воспитал север, его суровые условия и непреложная система сложившихся там людских отношений.

Комментарии


Войти или Зарегистрироваться (чтобы оставлять отзывы)