Переписка И. Грозного и А. Курбского

Переписка с длинными перерывами шла в 1564-1579 гг. Князь Курбский написал всего четыре письма, царь Иван два; но его первое письмо составляет по объему больше половины всей переписки.

Началом знаменательной переписки послужило обличительное послание князя Андрея Михайловича Курбского, крупного военачальника, который, имея основания ожидать опалы от казни, бежал в 1564 г. в Литву, откуда и пересылает Ивану IV письмо. В нем он обвиняет Ивана Грозного в непомерной жестокости, неоправданных гонениях, грозит царю Страшным судом. «Обычай у московских князей издавна, - пишет Курбский, желать братии своих крови и губить их убогих ради и окаянных вотчин, несытства ради своего». Попадаются у Курбского и политические суждения, похожие на принципы, на теорию. Он считает нормальным только такой государственный порядок, который основан не на личном усмотрении самовластия, а на участии боярского совета в управлении; чтобы вести государственные дела успешно и благочинно, государю необходимо советоваться с боярами. Царю подобает быть главой, а мудрых советников своих любить, «яко свои уды», - так выражает Курбский правильные, благочинные отношения царя к боярам. Ответом явилось первое послание царя. Обозначенное как царское послание в «Российское. государство». В этом послании, охарактеризованным Курбским как «широковещательное и многошумящее», Иван Грозный излагал свою государственную программу, защищал свое право самодержца на неограниченную власть, осуждал бояр, под которыми он подразумевал все противоборствующие ему силы. Яростно отвергал царь и упреки Курбского, причем особенно болезненно воспринял он укор в «сопротивности православию». Все политические помысла царя сводятся к одной идее — к мысли о самодержавной власти. Самодержавие для Ивана не только нормальный, свыше установленный государственный порядок.

Если в личности Курбского можно указать на что-нибудь черное, то никак не на бегство в Литву, а скорее на участие в войне против своего бывшего отечества; но это происходило именно оттого, что московские люди, даже лучшие, были слуги, а не граждане. Курбский был преступен только как гражданин, как слуга он был совершенно прав, исполняя волю господина, которому добровольно обязался служить и который его, изгнанника, принял и облагодетельствовал.

Письмо царя Ивана к Курбскому - широковещательное и многощумящее послание, как назвал его Курбский. Оно заключает в себя целых 86 страниц, составляя ответ на письмо Курбскому, которое могло уместиться на семи страницах. Сам факт существования такого ответа очень знаменателен и поясняет многое в личности Ивана. Если бы царь был прав в своих поступках, как хотят изобразить его историки, никогда бы не решился оправдываться перед виноватым, если бы он руководствовался умом, а не мелочным самолюбием, ни за что бы, ни отвечал Курбскому. С какой целью царь писал это письмо и чего добивался от Курбского? Неужели он хотел убедить Курбского признать царя во всем правым, а себя и всех, опальных и замученных виновными? Но если бы у Ивана была такая цель, мы бы должны были признать за ним умственный уровень, еще ниже такого, какой признаем теперь на основании его поступков и слов. Или уж не хотел ли Иван склонить Курбского, решившемуся писать к своему бывшему государю, понятно и естественно. Изгнаннику, хотелось излить тирану все, что накопилось у него в сердце, чего он не смел прежде, высказать. Тут было своего рода мщение за себя и за других: отрадно было заставить тирана поневоле выслушать правду, которая иным путем до него не достигла бы никогда. Но со стороны царя Ивана не могло быть иногда побуждения к написанию такого длинного письма, кроме безрассудного нервного самолюбия, уязвленного голосом правды, кроме мелкой, бессильной злобы, подстрекавшей его. Ивану нельзя было ничего сделать Курбскому, ему в воображении рисовались истязания, муки, страдания, которым бы хотелось подвергнуть дерзкого раба, переставшего быть и называться его рабом, а исполнить этого не было возможности. Излить свою досаду потоком слов, а иногда слез, при невозможности проявить ее делом - самый обыкновенный прием у таких натур, к которым принадлежал царь Иван Васильевич. И вот в порыве раздражения, забывая свое достоинство, тиран посылает длинное письмо Курбскому: здесь площадные ругательства перемешаны с дикими, уродливыми софизмами; они подкрепляются то некстати выхваченными примерами из сокровищницы тогдашней учености, то явным искажением истины фактов из современной жизни. Курбский достойно оценил это письмо, заметив, что оно совсем не прилично царю, походит на «басни неистовых баб, и не следовало, было посылать его в такую страну, где есть много людей искусных в грамматических, риторических, диалектических и философских учениях».

Главная мысль царского письма состоит в изложении учениях о безмерном величии царской власти; это апофеоз не только самодержавия, но безграничного произвола. Курбский ушел от царя, Курбский изгнанник, упрекает царя в неправосудии, жестокостях, неистовствах. Что отвечает на это царь? Он ставит Курбскому в вину, что Курбский не претерпел мученичества, не исполнил долга, предписывающего рабам повиноваться господам. Царь ставит ему в пример доблесть раба самого Курбского, Васьки Шибанова, который, стоя, у смертных врат перед царем и перед всем народом, отвергая от своего господина. Изверг, сам, замучив несчастного Ваську Шабанова, восхищается его доблестью и ставит его в пример!

Царь может делать все, что он захочет, и никто не должен судить его поступков; это основную мысль письма Иван Васильевич подкрепляет множеством мест и примеров из Священного писания, святых отцов, византийской истории: «Но единого Моисея, яко царю, постави владетеля над ними; священствовати же ему не повеленно, Аарону, брату его, повелнлъ священствовати, людскаго же строения ничего не творити; ега же Ааронъ сотвори людские строи, тогда от господа люди отведе».

Считая себя правым, Иван, однако, сознается, что есть и за ним кое-какие согрешения, но они произошли от измены тех бояр, к кругу которых принадлежал Курбский. Курбский укоряет царя в жесткости; за это Иван обвиняет Курбского ереси - нет человека без греха, а Курбский, обвиняя Ивана в грехах, стало быть, требует, чтобы был безгрешен, хочет поставить человека наравне с ангелами! В другом месте царского письма, запрещает порицать свои поступки, Иван приводит из книги «О старчестве» монашескую легенду о том, как некий старец «егда возстена о неком брате, живущем во всяком небрежении и в пиянстве и в блуде», видел видение, которое вразумило его, что он грешит, присваивая себе суд, принадлежавший богу. Очевидно, пример приведем вовсе некстати. Также точно нельзя заграждать Курбскому право указать Ивану на его худые дела словами св. Георгия, упрекающего юношу, который хочет поучать старика. Пример этот совсем не идет к делу, о котором велась речь. Обвиняя Курбского за бегство, Иван хотел поразить его примерами из Ветхого Завета, но выбрал их неудачно.

Изложения происшедших событий царствования у Ивана в письме любопытно: оно преисполнено умышленных неверностей. Прежде всего, нас поражает простодушное сознание в своей трудностей. Выставляя свою страдательную роль в казанском деле, жалуясь на бояр, которые его насильно тащили в поход и подвергали опасностям, через несколько страниц в том же своем письме Иван забывает то, что сам говорил. И пишет уже совсем противное: как будто казанское дело было ведено самим им вопреки советникам, как будто он, царь, побуждал своих воевод идти на войну под Казань. Где нибудь, да Иван лжет. Но в первом место Иван представляет сам себе простаком, трусом, которого, пользуясь его царским саном, умные люди для видов государственной пользы везут почти насильно туда, где ему страшно; во втором письме Иван выставляет себя мудрым правителем, героем и обвиняет в трусости и неспособности своих советников и воевод. Рассмотрев обстоятельства событий, о которых здесь идет речь, мы еще более убеждался в справедливости нашего взгляда. Таким образом, здесь

Иван является лжецом наглядным и до крайности бесстыдным: он лжет перед тем, кто ни в коем случае не может ему поверить, зная хорошо сам все обстоятельства.

Царь укоряет Курбского, что когда он был послан против крымцев под Тулу, то он ничего не сделал, а только ел да пил у тульского воеводы Темкина. Сам царь в письме к Курбскому, говоря, что в то время воеводы пировали у Темкина.

Не знаешь, чему более изумляется, безумию ли и невежеству тирана и его бессовестности или же тем историком, которые, слыша от самого Ивана такого рода, обвиняется, приходя, в раздумье и, задают вопрос: да не были, в самом деле, изменниками те, которых Иван казнил и мучил? Но если допустить веру словам этого чудовища, которое лжет на каждом слове, то почему, что если бы не коварные изменниками, то Россия подчинила бы всю Германию православию, и что Литву и Швецию подвинули на московскому государю и с ним на православие все те же изменники.

Иван Грозный цитирует почти каждую строчку послания Курбского и дает ответ на все его обвинения. Но, повторяя их, иронизирует, насмехается или отмечает, что аргументация противника и сам противник достойны только смеха: «тем же убо смеху подлежит сие», «и еще убо, подобно тебе, хто смеху бытии глаголет, еже попу повиноватся?»

Иван Грозный не просто опровергает обвинения, но и унижает и высмеивает слова Курбского. В «Первом послании Грозному» Курбский торжественно объявил, что монарх не увидит его лица до Страшного суда («уже не узреши, мню, лица моего до дни Страшного суда»),[1, стр. 214] на который обвинитель собирался отправиться вместе со своим гонителем, имея при себе обличительный документ — «слезами измоченное» письмо. Пафос обвинительной речи Курбского разбился о язвительный ответ Грозного: «Лице же свое показуеши драго. Кто бо убо и желает таковаго эфиопского лица видети?» Где же убо кто обращает мужа правдивы и закрыты очи имущи? Понеже вид твой и злолукавый твой нрав исповедует?»

На протяжении всего письма Грозный раз за разом возвращается к обвинению, которое задело его еще больше всего. Это был упрек в том, что царь, явившийся было «пресветлым в православии», ныне стал «сопротивным» и даже «прокаженным совестью». Смысл этих слов заключается в обвинении царя, прежде «от бога препрославленному», в измене своей первоначальной «пресветлости». В письме царь вновь и вновь доказывал свою верность «пресветлому православию», опровергал все обвинения и обличал главных врагов государства.

Царь настойчиво возвращается к теме «сопротивности разуму», повторяет содержание и склоняет на все лады одну и ту же мысль, и с каждым повторением раздражение Ивана IV усиливается. И уже длинное рассуждение со ссылками на учение фарисеев, с цитатой из апостольских посланий внезапно заканчивается грубой и разговорной фразой: «Что же, собака, и пишеши и болезнуешъ, совершивъ такову злобу? Чему советъ твой подобенъ, паче кала смердяй? »

Во втором послании к царю, Курбский настойчиво повторяет свои обвинения. Его пафос направлен на осмеяние формы послания Грозного. Ученик Максима Грека, поклонник строгой книжной традиции, Курбский не принимает литературной манеры царя, считает зазорным писать подобным образом не только для властителя, но и для простого воина. В полемике отчетливо сказалась разница эстетических позиций спорящих сторон.

Второе письмо царя Ивана, всего на 6 страницах, отлично от первого по тону, хотя одинаково с ним по духу. Царь не ругается собакою, как в первом, начинает смирением называет себя беззаконным, блудником, мучителем, но не более как молитвенная риторика; тут же он хвалился своими подами в Ливонии, поэтому, потому что пишет из завоеванного Вольмара. Опять как в первом письме, вспоминает он прошлое и обвиняет Сильвестра. Адашева и советников их партии, приводя некоторые события, о которых прежде не говорил. Та же ложь, что и в первом письме, пробивается и здесь. Курбский в ответе своем на это письмо, опровергая другие обвинения, об этих отозвался, непониманием заметив только, что « все это смеху достойно и пьяных баб басни». Грозный жалуется, что его разлучили с женой, Анастасией, и прибавлял, что если бы у него отняли «юницы», то не было бы «кроновой жертвы». Курбский превосходно отвечал ему, предки его не привыкли, есть, подобно московским князьям, своего тела и пить крови своей братьи.

Курбский отзывался об них неблагосклонно и потому, если бы, в самом деле, бояре покусились на злодеяние, то жертвою его были бы шурья царевны, а не царица, которую, напротив, многие любили. Иван Васильевич говорит, будто дяди бояр и господа уморили отца его в тюрьме, а он ничего сделать не мог.

Историки XIX века к примеру. Ключевский, анализируя переписку, приходит к выводу, что в ней чисто личностный конфликт «они спорили и враждовали друг с другом, это происходило оттого, что настоящей причиной и раздора был не вопрос о государственном порядке. Политические суждения и упреки высказывались лишь в оправдания обоюдного недовольства, шедшего из другого источника».

В переписке глубокий политический смысл: идет диалог о традиции и существе абсолютизма в России через переписку перед нами ярко вырисовывается образ царя-самодержца, отстаивающего свою власть, данную ему от Бога и его оппонента, который никогда бы не позволил себя так свободно разговаривать с царем, если бы не был так далеко. Он не только оправдывает свое предательство, он критикует деспотическую власть и пытается предстать перед царем защитником всех униженных в России.